В большом загородном доме, утопавшем в густых снежных сугробах под безжалостной новогодней ночью, воздух пропитался густым, почти осязаемым ароматом: свежей хвои от огромной ёлки в гостиной, где иголки ещё пахли лесом и смолой; жирного жареного гуся, томившегося в духовке с веточками розмарина, апельсиновыми дольками и луком, от которого по коридорам разносился тёплый, маслянистый дух; и сладкого, игристого шампанского, пузырьки которого щекотали нёбо, кружили голову и оставляли лёгкое покалывание на языке. Внизу, в просторной зале с потрёпанными персидскими коврами, выцветшими от времени, и старинными часами с маятником, которые тикали глухо, словно сердце старого дома, гремела музыка — старые хиты 80-х с синтезаторными риффами, перемежаемые русским попом девяностых, — вспыхивали разноцветные бенгальские огни, отбрасывая танцующие тени на обои с потемневшими узорами, а родня, разгорячённая алкоголем и праздником, орала «Горько!» молодожёнам (хотя свадьбы не было, просто старая традиция, въевшаяся в кровь), чокаясь бокалами до звона в ушах и хохота, эхом разносящегося по узким коридорам, где висели семейные фото в потрескавшихся рамках.
Ирине было тридцать восемь, и она впервые за многие годы позволила себе напиться по-настоящему, без оглядки на завтрашний похмельный отчёт с его тошнотой и головной болью или строгий взгляд коллеги по университету. Обычно она держала всё под железным контролем: отдел бухгалтерии, где каждый рубль учитывался с точностью до копейки, с её подписью внизу отчёта; строгая юбка-карандаш, облегающая полные бёдра и подчёркивающая авторитет, который заставлял подчинённых выпрямляться; волосы, собранные в тугой пучок, не терпящий ни одной непослушной пряди, даже в ветер; голос, холодный и властный, от которого студенты замирали на лекциях по экономике, а подчинённые вздрагивали при упоминании её имени — Ирина Петровна, с ударением на «Петровна», как будто это был титул. Но сегодня, в этой суете родственников, где сестра визжала от смеха, спотыкаясь в танце, а мать подпевала под «Last Christmas» фальшивым, но радостным голосом, размахивая бокалом, она устала быть правильной, устала притворяться, что её жизнь — это не пустая оболочка, заполненная рутиной и фальшивым довольством.
Муж Алексей давно превратился в бесцветную тень: сидел внизу за столом, обнимая бутылку пива с пеной, стекающей по горлышку, уткнувшись в смартфон с безразличным выражением лица — глаза стеклянные, пальцы лениво скроллят ленту, даже не заметив, как она, пошатываясь на высоких каблуках с потёртой кожей, поднялась по скрипучей деревянной лестнице, цепляясь за перила, чтобы не упасть, ладонь оставляла влажный след от пота. «Посплю часик, пока не утихнет эта вакханалия», — пробормотала она себе под нос, толкая тяжёлую дверь гостевой спальни на втором этаже, где воздух был прохладнее, пропитанный пылью старых книг на полке. Комната встретила её прохладой: пахло старым полированным деревом от антикварной мебели — комода с резными ножками, кресла с выцветшей обивкой, — лёгким холодом от приоткрытого окна, через которое пробивался лунный свет, падающий серебристой полосой на потрёпанное покрывало кровати с вышитыми инициалами бабушки. За окном снег валил хлопьями, крупными и мокрыми, заглушая далёкий гул вечеринки, словно дом был отрезан от мира белой, непроницаемой пеленой, и только редкий смех или взрыв хлопушки пробивался сквозь.
Ирина рухнула на кровать, не раздеваясь, не заботясь о том, что чёрное вечернее платье из плотного бархата с глубоким декольте, подчёркивающим полную грудь с лёгкой тяжестью лет, задралось высоко, обнажая полные, слегка целлюлитные бёдра в тонких чёрных чулках с широкой кружевной резинкой — её тайная слабость, которую она заказывала анонимно в интернет-магазине, прятала в дальнем ящике комода под стопками белья, даже от мужа, и надевала только для себя, чувствуя, как кружево впивается в кожу, напоминая о скрытой женственности. Она никогда не надевала их для Алексея. Зачем? Он уже больше года не мог нормально возбудиться, не говоря о том, чтобы доставить ей удовольствие — тело его стало мягким, вялым, как и желания. Последний раз, месяцы назад, он просто вошёл в неё в миссионерской позе, подвигался минуту-другую с механической монотонностью, словно выполняя супружеский долг, а потом извинился хриплым голосом: «Устал, Ир, прости, завтра попробуем», откатываясь на свою сторону кровати. Она лежала тогда под ним, уставившись в потолок с трещинами, похожими на паутину, чувствуя, как внутри всё стынет от пустоты, от одиночества в постели с мужчиной, который когда-то был страстным, целовал её в шею по утрам и шептал пошлости на ухо.
Её тело, полное и зрелое, с мягкими изгибами, которые она прятала под строгими костюмами — живот с лёгкой складкой, бёдра, где кожа была нежной, но с намёком на возраст, — жаждало большего: грубости, силы, забвения, чтобы кто-то сломал её броню, не спрашивая разрешения. Сейчас алкоголь мягко убаюкивал её, как тёплое одеяло с запахом дома: шампанское кружило голову, веки тяжелели, мир смазался в приятную размытость. Глаза закрылись сами собой. Дыхание выровнялось, становясь глубоким и ровным, грудь поднималась под тканью платья. Последняя мысль перед тем, как провалиться в сон, была странной, стыдной, запретной, всплывшей из глубин подсознания: «Хоть бы кто-то просто взял меня… без спроса, без этих жалких оправданий, без слов… просто взял и сломал этот контроль, разорвал на части».
Внизу музыка продолжала греметь, басы вибрировали в половицах, проникая сквозь этажи. Никто не услышит. Никто не придёт.
Сергей прижался спиной к холодной, шершавой стене узкого коридора на втором этаже, считая удары сердца, которые эхом отдавались в ушах громче, чем музыка внизу — каждый толчок крови в висках был как удар барабана, заглушая «Last Christmas» с её синтезаторными колокольчиками. Каждый вдох был пропитан смесью запахов: сигаретный дым от дядиных беломорканалов, просачивающийся сквозь щели в двери, оставляя горький, табачный привкус на языке; сладкий аромат мандаринов с ёлки, кожуры которых валялись на полу в гостиной; и лёгкий, но узнаваемый мускусный след тёти Ирины — её духи, которые он помнил с детства, с нотками ванили, острого перца и чего-то глубокого, женственного, что всегда заставляло его член шевелиться в штанах, даже когда он был ребёнком. Внизу мать визжала от смеха, танцуя с отчимом в нелепом, пьяном вальсе, каблуки стучали по паркету; отчим орал тост за «новую жизнь» и «здоровье родных», чокаясь с кем-то громко, бокалы звенели; дядя Алексей уже уткнулся лбом в тарелку с холодцом, похрапывая с открытым ртом, слюна капала на скатерть, образуя липкую лужицу. Никто не поднимется — все слишком пьяны, слишком заняты собой, своими историями и выпивкой. Никто не услышит, даже если кровать заскрипит или кто-то вскрикнет приглушённо в подушку.
Он знал эту спальню как собственную ладонь — каждый угол, каждый скрип половицы, каждую трещину в паркете, где пыль собиралась десятилетиями. Три года назад, в шестнадцать, он прятался в тесном встроенном шкафу с деревянными дверцами, потемневшими от времени, затаив дыхание, когда тётя Ирина после семейного похода в бассейн зашла переодеться — вода ещё капала с её волос, оставляя мокрые следы на полу. Дверь шкафа была приоткрыта на сантиметр — достаточно, чтобы видеть всё в узкой полоске света. Она сняла мокрый купальник медленно, не спеша, капли воды стекали по её телу: по полной груди с тёмными сосками, которые затвердели от холода, оставляя мурашки на коже; по мягкому животу с лёгкой складкой, где кожа была бархатистой; по внутренней стороне бедра, где вена синела под бледной поверхностью, а мышцы слегка дрожали от усталости. Она не смотрела в зеркало, просто поправляла грудь уверенной рукой, привычно, будто это тело было её инструментом власти, а не источником стыда или желания — пальцы сжали сосок на миг, и Сергей почувствовал, как его собственное тело отзывается. Он сидел там, в темноте шкафа, пропитанной нафталином, сжимая член в кулаке через ткань шорт, и кончил впервые с её именем на губах — «Ира… тётя Ира…» — чувствуя, как сперма пачкает трусы тёплой, липкой волной, а вина смешивается с эйфорией, которая жгла внутри, как запретный огонь. С тех пор каждый раз, когда она проходила мимо в университете — строгая юбка-карандаш, облегающая округлую задницу, каблуки цокающие по линолеуму с эхом в коридорах, голос «Сергей, опоздание на лекцию — это минус балл, и не спорьте со мной, молодой человек», с тем холодным взглядом поверх очков, — он чувствовал, как внутри всё стягивается в тугой узел желания, ревности, ненависти к её контролю, к тому, как она правила миром, не подозревая, что он уже давно правил своими фантазиями о ней.
Теперь, в девятнадцать, он был выше на голову, шире в плечах от тренировок в университетском зале — мышцы пресса проступали под кожей, бицепсы напрягались при малейшем движении; член в штанах стоял колом, так что молния джинсов впилась в кожу, оставляя красный след, который жгло при каждом шаге. Это не просто похоть — это месть за годы, когда она нянчила его, кормила кашей, ругала за плохие оценки, а теперь смотрела свысока, как на студента, не на мужчину. Он вошёл бесшумно, повернув ручку с осторожностью вора: дверь не скрипнула — он смазал петли маслом из кухни заранее, ещё днём, под предлогом «починить скрипучую дверь в кладовке», пока все суетились с украшениями ёлки. Закрыл на старый металлический крючок — не для настоящей защиты от взлома, а чтобы случайный пьяный гость не ворвался с бутылкой в руках, спотыкаясь и бормоча тосты.
Лунный свет падал на кровать широкой серебристой полосой, подсвечивая контуры её тела, словно сцену в театре теней, где главная актриса лежала в беспечной позе. Ирина лежала на спине, одна рука свесилась с края кровати, пальцы расслабленно сжаты, ногти с свежим маникюром; вторая — под щекой, щека примята подушкой, оставляя лёгкую вмятину. Платье задралось до талии, обнажая полные бёдра, чулки блестели в лунном свете, как жидкий чёрный шёлк, кружевная резинка впивалась в мягкую кожу, оставляя глубокие красные борозды — следы, которые он представлял себе тысячи раз в своих ночных грёзах, мастурбируя под одеялом в общежитии. Её дыхание было ровным, грудь поднималась и опускалась под тканью, соски проступали сквозь лифчик твёрдыми бугорками, реагируя на холод комнаты.
Он снял куртку медленно, ткань шуршала тихо, как шепот в ночи, падая на пол с глухим стуком. Под ней — только чёрная облегающая футболка, уже влажная от пота предвкушения, прилипшая к спине и подмышкам. Штаны спустил до колен, освобождая член — тяжёлый, горячий, вены набухли синими жилами, головка уже блестела от предэякулята, капля стекла по стволу, оставляя солёный след. Он не трогал себя — боялся сорваться слишком рано, потерять контроль, который так тщательно планировал месяцами: собирал информацию о её привычках, знал, что она всегда уходит спать первой на семейных сборах, что пьёт шампанское, чтобы расслабиться.
Подошёл на цыпочках, колени опустились на матрас. Кровать прогнулась с лёгким скрипом, как старая вздохнула, но Ирина не шелохнулась — алкоголь и усталость держали её в глубоком сне, веки подрагивали слегка, словно в REM-фазе.
Он вытащил пояс из её платья — мягкая чёрная кожа, ещё тёплая от её тела, пропитанная теплом кожи, лёгким ароматом пота и духов, с едва уловимым запахом шампанского от её дыхания. Запястья связал за спиной одним уверенным движением: узел тугой, но не режущий кожу, — он практиковал на своём ремне в комнате общежития, представляя её руки, её сопротивление, её капитуляцию, пальцы дрожали тогда от возбуждения, оставляя пот на коже. Пальцы его теперь дрожали от адреналина, от возбуждения, от страха быть пойманным — но он не остановится, это был его момент, годы ожидания.
Ладони Сергея легли на её бёдра — медленно, будто он прикасался к священному алтарю, к запретному плоду, который манил с детства. Кожа под чулками была горячей, почти обжигающей, и такой мягкой, что пальцы утонули в ней на сантиметр, оставляя белые следы от давления, которые тут же розовели, наливаясь кровью, как будто тело отзывалось на него даже во сне. Он провёл большими пальцами по внутренней стороне — от колена вверх, сантиметр за сантиметром, чувствуя, как мышцы под кожей вздрагивают involuntarily, будто тело помнит его прикосновения из фантазий, из того шкафа три года назад. Запах — её запах — ударил в ноздри сильнее: тёплый, животный, с лёгкой кислинкой шампанского, смешанной с мускусом возбуждения, которое уже начало просачиваться, и чем-то ещё, женским, тайным, что заставляло его член пульсировать в такт сердцу.
Кружевная резинка чулок впивалась в плоть, оставляя глубокие борозды, рельефные и красные, и он провёл по ним языком — солёная кожа, вкус пота от долгого дня, вкус её жизни, её авторитета, который он сейчас разрушал. Язык оставил влажный след, кружево намокло, прилипая. Ирина шевельнулась во сне, бедро дрогнуло слегка, мышца напряглась, но глаза остались закрытыми, дыхание лишь чуть участилось.
Он задрал платье выше — ткань зашуршала, как сухие листья под ветром, обнажая живот: мягкий, с лёгкой складкой над пупком, где кожа была особенно нежной, с крошечным родимым пятном слева; бледная, почти светящаяся в лунном свете, с лёгким блеском от пота. Лифчик — чёрный, с тонким кружевом по краю чашек, уже слегка сдвинутый от её движений во сне — еле удерживал тяжёлые груди; соски проступали твёрдыми бугорками, реагируя на холод. Сергей отогнул одну чашку пальцами, ткань хрустнула тихо, сосок выскользнул наружу — тёмно-розовый, уже затвердевший, с крошечными морщинками вокруг ареолы. Он наклонился, взял его в рот, губы сомкнулись мягко.
Язык — медленно, кругами, сначала лёгкими касаниями, как перышко, потом сильнее, втягивая сосок глубже, зубами прикусывая основание нежно, но с намёком на силу, оставляя лёгкий след. Вкус — сладковатый, с лёгкой солью от кожи, смешанной с остатками лосьона. Ирина вздохнула во сне, грудь приподнялась навстречу, бёдра раздвинулись на пару сантиметров сами собой, колени слегка согнулись, приглашая.
Вторая рука скользнула под трусики — тонкие, чёрные стринги, уже влажные в промежности от подсознательного возбуждения. Пальцы нашли клитор: набухший, скользкий, пульсирующий под подушечкой среднего пальца, как маленькое сердце. Он тёр медленно, будто гладил кошку, чувствуя, как он увеличивается под прикосновением, как Ирина выгибается навстречу инстинктивно, хотя глаза всё ещё закрыты, веки трепещут.
Пальцы вошли глубже — два сразу, без предупреждения, раздвигая влажные складки. Внутри было жарко, мокро, тесно, как в раскалённой пещере, стенки сжимались вокруг пальцев, пульсируя. Он двигал ими, нащупывая губчатую точку на передней стенке, давил ритмично, отпускал, крутил кругами, чувствуя, как соки текут по ладони. Ирина задышала чаще, бёдра раздвинулись шире, колени согнулись, ступни упёрлись в матрас с тихим шорохом простыни. Её тело знало, чего хочет, даже если разум спал в алкогольном тумане, вагина сжималась жадно.
«Алексей…» — выдохнула она, голос сонный, хриплый, с ноткой привычной нежности, и это имя ударило Сергея, как пощёчина по лицу, разжигая ревность, как бензин на огонь.
Он отстранился резко, сосок выскользнул изо рта с влажным чмоканьем, оставляя нить слюны. Глаза горели яростью и triumph.
«Не Алексей», — прошептал он ей в ухо, дыхание обожгло кожу мочку, голос низкий, с вибрацией. «Я. Твой Сергей».
Пальцы вошли ещё глубже, третий добавился, растягивая стенки, большой палец лёг на клитор, давя. Он вынул их медленно, поднёс к лицу — блестящие, пахнущие ею интенсивно, с густым, солоноватым ароматом. Облизал каждый, смакуя. Вкус — сладкий, с лёгкой кислинкой, с привкусом шампанского и её желания, которое он разбудил.
Он встал на колени между её ног, член качнулся, коснувшись её живота — горячий, тяжёлый, головка оставила влажный след на коже, предэякулят смешался с её потом. Он не входил. Пока. Хотел, чтобы она проснулась полностью. Хотел увидеть её глаза — сначала ужас, смешанный со стыдом, потом — капитуляцию, признание его власти.
Ирина вынырнула из сна резко, будто её выдернули из тёплой, вязкой воды в ледяной воздух реальности, где каждый нерв вспыхнул огнём. Сначала — вкус: солёный, мускусный, чужой, заполняющий рот до отказа, давящий на язык и нёбо, с привкусом кожи и предэякулята. Потом — давление: горячее, твёрдое, упирающееся в нёбо, скользящее по языку ритмично, головка пульсирует у самого горла, заставляя глотать слюну. Глаза распахнулись широко, зрачки расширились в темноте.
Сергей. Над ней, голый торс с рельефными мышцами, кожа блестит от пота, капли стекают по груди. Член — толстый, блестящий от её слюны, с набухшими венами — уже в её рту, головка касается гортани. Руки за спиной, связанные поясом, кожа впивается в запястья, вызывая острую, но возбуждающую боль. Платье задрато до шеи, лифчик сполз вниз, груди вывалились наружу, тяжёлые и свободные, соски твёрдые от холода, возбуждения и недавних ласк.
«М-мф!» — она дёрнулась всем телом, пытаясь отстраниться, мышцы шеи напряглись, но он держал её за волосы — крепко, пальцы впутаны в пучок, который она так тщательно укладывала утром гелем и шпильками, теперь растрёпанный. Не больно, но без шанса вырваться, контроль полный.
«Тсс, тётя», — голос низкий, почти ласковый, но с металлической ноткой, как нож, обёрнутый бархатом, дыхание горячее на её лице. «Ты же сама просила. Во сне. Помнишь? Твоё тело просило».
Она не помнила слов, но помнила ощущения: как тело дрожало, как пальцы внутри неё двигались уверенно, как она выгибалась навстречу, как вагина сжималась в пустоте, ища большего, соки текли по бёдрам. Это был он? Племянник? Запрет ударил, как холодный душ, смешанный с жаром.
Глаза метнулись к зеркалу на стене — старинному, в потемневшей раме с трещинами, отражающему сцену без пощады. Отражение ударило, как пощёчина самолюбию:
• Она — связанная, платье смято в комок у шеи, соски торчат вызывающе, губы растянуты вокруг члена, слюна блестит на подбородке.
• Он — на коленях над её лицом, рука в её волосах, член в её рту, яйца прижаты к подбородку, тяжёлые и тёплые.
• Её собственные бёдра — раздвинуты широко, трусики спущены до колен, запутались в чулках, промежность блестит от влаги, клитор набухший.
Это не я. Это не может быть я, Ирина Петровна, с репутацией, с карьерой. Но почему тело предает? Почему вагина пульсирует пустотой?
Она попыталась оттолкнуться языком, но запястья врезались в пояс, кожа вспыхнула болью, разжигая странное тепло. Сергей медленно вынул член — с влажным, долгим чмоком, нить слюны повисла между головкой и её губами, дрожа в лунном свете, как паутина. Провёл головкой по её нижней губе, оставляя блестящий след, размазывая вкус себя.
«Ты нянчила меня, когда мне было восемь. Помнишь?» — он наклонился ближе, дыхание обожгло ухо, голос стал почти детским, но с тёмной, извращённой подоплёкой, глаза блестели. «Я пролил компот на твою белую юбку, а ты сказала: “Сергей, взрослые не плачут, вытирайся”.» Пауза, тяжёлая. «Теперь ты плачешь. И я взрослый. Я беру, что хочу».
Слёзы действительно катились — горячие, стыдные, по щекам, по вискам, в волосы, солёные на вкус. Она хотела крикнуть, позвать на помощь, но он снова вошёл. Глубже, толчком.
Хлюп. Хлюп. Хлюп. Яйца шлёпали по подбородку ритмично, кожа к коже. Она давилась, горло сжималось, но язык — предатель — начал двигаться сам, облизывать вену под головкой, вкушать солёный привкус, уздечку, собирать капли. Я — Ирина Петровна. Глава отдела. Замужем. У меня есть репутация, студенты боятся. Но почему я мокрая между ног? Почему я сосу его, как будто это естественно, как будто тело знает лучше разума?
Сергей вынул член резко, с чавкающим звуком. Держал её за волосы, заставляя смотреть вверх — в его глаза, тёмные, почти чёрные, с расширенными зрачками, полными triumph и похоти.
«Скажи: “Я твоя шлюха”». Команда твёрдая, без апелляции.
Она покачала головой weakly. Слёзы катились быстрее, размазывая тушь.
Он шлёпнул по щеке — не сильно, но звонко, кожа вспыхнула алым теплом, щека горела.
«Скажи. Или я продолжу, пока не сломаешься».
«…я твоя…» — голос сорвался, хриплый, чужой, горло болело.
«Полностью. Громче».
«Я… твоя шлюха». Слова вырвались, и что-то внутри лопнуло — как стекло под давлением, как контроль, как маска авторитета, осколки раз here.
Он снова вошёл. Быстрее. Глубже. Рукой тёр её клитор — жёстко, точно, круговыми движениями, не давая передышки, пальцы скользили по мокрым складкам.
И она кончила. Прямо с членом во рту, заполняющим. Тело выгнулось дугой, вагина сжалась в пустоте, соки брызнули на простыню, пачкая чулки, стекая по внутренней стороне бедра тёплыми струйками. Оргазм прокатился волной, ноги дрожали, пальцы ног сжались в чулках.
Сергей вынул член, провёл им по её щеке, оставляя мокрый след слюны и слёз, метя территорию.
Сергей откинулся на спину, член торчал вертикально — тёмно-красный, блестящий от её слюны и слёз, вены пульсировали в такт сердцу, головка набухла, как спелый плод. Он не спешил: каждый мускул был напряжён, но дыхание — ровное, как у хищника, который знает, что добыча никуда не денется, пот стекал по его вискам, капал на грудь, оставляя солёные дорожки на коже. Сергей развязал её запястья одним рывком — пояс упал на пол с тихим шлепком, — и шлёпнул по попе звонко, кожа вспыхнула, оставляя красный отпечаток ладони.
«Раздвинь ноги, тётя. Сама. Покажи, как ты хочешь. Докажи».
Ирина перевернулась на спину медленно, тело ещё дрожало от оргазма. Грудь тяжело поднималась, соски тёрлись о смятое платье, оставляя влажные следи от слёз и слюны, кожа горела. Это мой племянник. Это дом моей сестры. Внизу мать танцует под “Jingle Bells”, смеётся. Но тело уже двигалось против воли, или по воле? Колени разошлись сами — медленно, дрожа, обнажая всё. Чулки шуршали по простыне, кружевные резинки впились ещё глубже, оставляя глубокие борозды, боль смешивалась с возбуждением.
Сергей провёл головкой по её нижним губам — не рта, а вагины, большим и малым. Вверх-вниз. Медленно. Как по струне, собирая соки, оставляя блестящий след. Трение было мучительным, клитор пульсировал.
«Проси. Умоляй, как шлюха, которую ты признала».
Она закусила губу — до крови, металлический привкус. Она никогда не просила Алексея. Их секс был скучным, пресным, без слов.
«Пожалуйста…» — выдохнула она, голос дрожал, глаза избегали его.
«Громче. Чтобы я поверил. Чтобы все внизу услышали, если крикнешь».
«Пожалуйста… войди в меня. Заполни».
«Я тебе не верю. Ещё».
«Пожалуйста. Я умоляю… войди в меня, Сергей. Возьми свою тётю».
Он вошёл. Постепенно. Сантиметр за сантиметром, растягивая момент.
Первый сантиметр. Головка — толстая, горячая — раздвинула губы. Ирина ахнула — звук вырвался из горла, как будто её ударили, вагина сжалась рефлекторно. Он был огромный. Растягивал до предела, лучше Алексея в молодости.
Он остановился. Подержал. Дал ей почувствовать давление, полноту.
«Чувствуешь разницу с дядей?» — прошептал он, наклоняясь, грудь прижалась к её, рука легла на живот, пальцы нащупали клитор сквозь кожу.
Следующие пять сантиметров. Стенки вагины обхватывали его, как перчатка — тесно, жарко, мокро, каждая вена ощущалась. Она чувствовала каждый бугорок, каждую пульсацию.
Ирина задыхалась. Алексей никогда не доходил до этой точки, не заполнял так.
Следующие сантиметры — он входил медленно, неумолимо, как завоевание.
Хлюп. Звук её вагины — влажный, непристойный, эхом в комнате.
Восемнадцать сантиметров. Головка упёрлась в шейку матки — тупое, глубокое давление, граничащее с болью.
Ирина вскрикнула — тихо, в подушку, зубы впились в ткань.
Он замер. Полностью внутри. Яйца прижаты к её анусу, тёплые, тяжёлые, волоски tickled.
«Чувствуешь? Я глубже, чем кто-либо. Твоя».
И начал двигаться. Медленно. Глубоко. Выходил почти полностью, входил резко.
Каждый толчок — как удар молота. БАХ. БАХ. БАХ. Бедра шлёпали о бёдра.
Кровать скрипела в ритм. Изголовье билось о стену: тук-тук-тук. Внизу кто-то включил «All I Want for Christmas Is You», весёлый мотив контрастировал с их стонами.
Ирина хрипела. Он снова кончала — второй оргазм накатил. Тело выгнулось. Вагина сжалась вокруг него, как кулак. Соки брызнули — не струёй, а фонтаном, пачкая его яйца, стекая по чулкам, впитываясь в простыню с тёмными пятнами.
Сергей не останавливался. «Ещё», — прорычал он, ускоряясь. «Хочу тебя сломать оргазмами».
Он схватил её за волосы, рванул назад резко. Вторая рука — под бёдра, поднял её, как куклу, лёгкую в его руках. Теперь она была сверху, но не управляла — он вбивался снизу, жёстко, точно, бёдра поднимались навстречу.
ЧАВК. ЧАВК. ЧАВК. Звук её вагины — громче музыки, влажный и ритмичный.
Ирина кончила второй раз. Громче. Дольше. Голова запрокинулась, глаза закатились, слюна на губах.
«Алексей…» — выдохнула она в оргазме, голос сорвался, привычка.
ХЛОП! Шлепок по заднице — звонкий, кожа вспыхнула алым, боль усилила волну.
«Кто трахает тебя?» — прорычал он, вбиваясь глубже, рукой сжимая горло легко.
«Сергей… Сергей… только ты» — простонала она, слёзы катились по щекам, но тело прижималось.
Сергей вынул член медленно — ХЛЮП! — звук, будто пробка выскочила из бутылки с шампанским. Сперма не пошла: он держался на грани. Член — мокрый, блестящий, с белыми прожилками её соков — качнулся, как тяжёлый маятник.
Он перевернул её на спину одним рывком силы. Ирина рухнула на лопатки, платье смялось под спиной, лифчик сполз полностью, груди колыхнулись тяжёлыми волнами, соски тёрлись о воздух.
Сергей схватил её за лодыжки в чулках — кружево впилось в кожу, оставляя глубокие борозды, боль сладкая. Поднял. Высоко. Закинул на свои плечи, складывая её.
Ирина сложилась пополам: колени к груди, задница приподнята, вагина и анус раскрыты, как цветок после дождя, соки блестели. Руки — дрожащие, но твёрдые от желания — обхватили свои лодыжки сзади, прижимая колени к плечам, помогая. Я никогда не была в такой позе. Даже с Алексеем. Он никогда не хотел экспериментов, боялся.
Сергей наклонился. Его лицо — в сантиметрах от её. Глаза — тёмные, почти чёрные, пот на лбу.
«Смотри на меня», — сказал он твёрдо. «И повторяй за мной».
Он вошёл. Один удар. Глубже, чем раньше. Головка упёрлась в самую глубину, давя на шейку.
АХ! — крик вырвался, приглушённый.
«Я твоя сучка».
Он вышел почти полностью. Вошёл снова. БАХ!
«Я твоя сучка».
Ирина повторяла. Голос дрожал, срывался, но повторяла, слова жгли язык.
Грудь прижалась к коленям, соски тёрлись о кожу ног.
Сергей начал долбить её яростно. БАХ. БАХ. БАХ. БАХ! Кровать визжала, как будто хотела вырваться из стен, пружины стонали. Изголовье билось о стену: тук-тук-тук-тук-тук! Внизу «Feliz Navidad» — весёлый, дурашливый мотив, в такт его толчкам, ирония жгла.
Он наклонился ещё ниже. Грудь прижалась к её коленям. Рука — между телами. Пальцы нашли клитор. Тёрли. Жёстко, без mercy.
«Кончай. Сейчас. На моих пальцах и члене. Покажи, чья ты».
И она кончила. Третий раз. Ярче, чем когда-либо в жизни. Тело выгнулось дугой в складке, вагина сжалась, как тиски. Соки брызнули — не струёй, а фонтаном, пачкая его живот, простыню, её же чулки, оставляя липкие дорожки.
Он не останавливался. Вбивался сквозь оргазм, продлевая его, стенки массировали его.
Сергей схватил её за горло — не душил, просто держал ладонью, чувствуя пульс. «Чья ты? Скажи правду».
«Твоя… твоя… только твоя… навсегда» — слова вырвались в стоне.
Он шлёпнул по внутренней стороне бедра — ХЛОП! — кожа вспыхнула алым, жар разлился. Зубами прикусил сосок — не сильно, но достаточно, чтобы оставить след, кровь прилила.
И, наконец, кончил сам. Вонзился до упора. Замер. Сперма хлынула — горячая, густая, мощная, струя за струёй. Заполняла её утробу. Вытесняла воздух, переполняя.
Он рычал низко, животно. Она дрожала, вагина milking его.
Движения замедлились. Он кончал долго — толчок, пауза, толчок, пауза — каждая струя сопровождалась низким стоном, тело его напряглось. Сперма текла густой струёй из вагины, когда он шевельнулся. По анусу. По чулкам. На простыню, образуя лужу.
Ирина всё ещё держала ноги — руки дрожали, но не отпускала, подчиняясь.
С громким ХЛЮП! Сергей достал член. Сперма потекла рекой, белая и вязкая.
Он сел на край кровати, дыхание выравнивалось. Член — всё ещё полутвёрдый, блестящий от её соков и его спермы — качнулся тяжело. Он притянул её голову к паху пальцами в волосах, нежно, но твердо.
«Почисти. Языком. Покажи преданность».
Ирина опустила ноги — медленно, колени дрожали, мышцы ныли от позиции. Повернулась на колени на кровати, тело послушное. Губы обхватили головку мягко. Язык вылизывал — тщательно, охотно, с любовью, которую она не ожидала от себя: по стволу, по венам, по уздечке, собирая смесь вкусов — солёный, горький, сладкий от её же соков.
Она сама начала делать минет глубже. Водила языком по всему стволу — от основания до головки, кругами. Помогала себе руками — теперь свободными, обхватила ствол пальцами нежно. Гладила. Сжимала ритмично. Сосала с вакуумом, щёки впали.
Член Сергея снова пришёл в боевую готовность — твёрдый, горячий, пульсирующий, готовый к новому.
Он не дал Ирине опомниться или перевести дыхание. Одним движением перевернул её на живот — лицо в подушку, пропитанную потом и слюной, задница вверх, колени подогнулись сами, локти дрожали на простыне.
«Сейчас распакуем твоё очко, тётя» — сказал Сергей, голос хриплый от возбуждения, но уверенный. «Ты отдашь мне всё».
«Куда…?» — выдохнула она, голос хриплый, тело напряглось в предвкушении/страхе, анус сжался рефлекторно.
Он не ответил словами. Пальцы Сергея зачерпнули сперму, стекающую из её вагины — тёплую, густую, с её вкусом и его, липкую. Поднёс к анусу. Круговыми движениями — медленно, почти нежно, но настойчиво — размазал по тугому, девственному кольцу, смазывая, расслабляя.
Ирина вздрогнула всем телом. «Нет… туда нельзя… у меня… там никого не было… никогда…» — слова сорвались, слабое сопротивление, больше похожее на просьбу о заботе, голос дрожал.
«Знаю всё о тебе», — прошептал он, целуя её между лопаток, губы оставили влажный след на потной коже. «Поэтому и хочу первым. Твоя попка — моя».
Палец — средний, толстый от тренировок — прижался к центру. Надавил медленно.
Щёлк. Первая фаланга вошла, кольцо растянулось.
Она ахнула в подушку — боль острая, как игла, пронзила, но за ней — странное тепло, наполненность, запретное.
«Расслабься, дыши», — прошептал он успокаивающе, но с властью. «Ты возьмёшь меня полностью. Всего меня. Для меня».
Он двигал пальцем. Вперёд-назад. Медленно, позволяя привыкнуть. Добавил второй, растягивая осторожно.
Хлюп. Хлюп. Звук влажный, непристойный от спермы, эхом.
Ирина всхлипнула, слёзы в подушку. Больно… жжёт… но почему я мокрая снова? Почему вагина сжимается, почему я хочу, чтобы он продолжал, глубже?
Сергей добавил третий палец, терпеливо. Растягивал. Крутил. Подготавливал тщательно, сперма текла, смазывая всё — по складке между ягодицами, по внутренней стороне бедра, впитываясь в кружево чулок, оставляя белые разводы.
«Ты готова. Твоё тело готово», — сказал он, вынимая пальцы с чавканьем.
Он вынул пальцы. Член — твёрдый, как сталь, с крупной головкой, смазанный — прижался к анусу плотно.
Ирина зажмурилась, кулаки сжаты. «Пожалуйста… медленно… не порви меня…»
Он не ответил. Надавил постепенно, но неумолимо.
ЩЁЛК. Головка вошла. Кольцо растянулось до предела, боль вспыхнула ярко.
Она закусила подушку — хрипло, приглушённо, зубы впились. Боль была жгучей, раздирающей, но за ней — наполненность. Глубокая. Запретная. Извращённая.
Сергей остановился на миг. «Дыши. Дыши, тётя. Ты берёшь меня. Всё моё. Гордись».
Он вошёл глубже. Сантиметр за сантиметром. Медленно. Но неумолимо, давая адаптироваться.
Хлюп. Хлюп. Сперма помогала.
Когда он вошёл полностью — яйца прижаты к её заднице, тепло — он замер. Тепло. Тесно. Как в тисках, стенки сжимали.
Ирина выдохнула прерывисто. Боль ушла постепенно. Осталось только извращённое удовольствие. Глубокое. Животное. Давление на внутренности.
Сергей начал двигаться. Медленно. Вперёд-назад. Глубже, находя ритм.
Рука скользнула под неё. Пальцы нашли клитор через складку. Тёрли. Быстро, синхронно.
Ирина застонала громче. «Да… да… трахай меня… в попу… глубже…»
Сергей ускорился. БАХ. БАХ. БАХ. Яйца шлёпали по её коже. Кровать скрипела. Чулки шуршали по простыне.
Он схватил её за волосы, рванул назад нежно. «Кончай. Кончай на члене в жопе. Докажи, что ты моя во всём».
И она кончила. Ярко. Жёстко. Только от анала, давление на простату-like точку. Без клитора на миг. Тело содрогнулось волной. Анус сжался вокруг него — как кулак, milking.
Сергей рычал. «Да… да… сжимай меня… хорошая шлюха…»
Он вонзился последний раз. Кончил. Горячо. Мощно. Сперма хлынула в её анус. Заполняя. Вытекая по краям.
Он вынул член — ХЛЮП! — и сперма потекла. Из ануса. Из вагины. На простыню. На чулки. На платье, пачкая всё.
Ирина лежала. Дрожала. Анус горел, как огонь. Дикая боль пульсировала. Но ей очень нравилось это ощущение — метка, владение, потеря девственности в запретном.
Сергей сел. Член — мокрый, блестящий от всего.
«Опять запачкался, почисти снова».
Она повернулась weakly. На колени. Губы обхватили головку. Язык вылизывал. Тщательно. Охотно. С любовью и поклонением, смакуя вкус анала, спермы, себя.
Сергей присел на корточки у края кровати — словно перед алтарём поклонения, ноги его мышцы напряжены. Лунный свет падал на его лицо: пот блестел на висках и верхней губе, глаза — тёплые, но с той же стальной искрой dominance, что и час назад, волосы растрёпаны. Он провёл ладонью по её щеке — нежно, почти благоговейно, большой палец стёр слезу, размазал по коже.
«Тёть Ир, ты — огонь чистый», — тихо сказал он, голос низкий, с лёгкой хрипотцой от стонов. «Ты сжимала меня так, будто хотела проглотить целиком, не отпустить. Узкая, горячая, жадная до предела. Вагина — как бархатная перчатка, облегающая идеально, а попка…» Он провёл пальцем по её нижней губе, потом по внутренней стороне бедра, собирая каплю спермы и поднеся к её рту — она облизала instinctively. «…попка — это вообще чудо ада. Тесная, как будто создана только для меня, девственная и податливая. Я ещё не встречал женщину, которая кончает оттуда так, будто это её вагина, волнами. Ты — редкость. Драгоценность, которую я открыл. Моя».
Ирина лежала, не шевелясь, тело тяжёлое от оргазмов. Анус пульсировал огнём, вагина — тяжёлая, распухшая, полная. Сперма стекала двумя ручейками: один — по складке между ягодицами, теплый и липкий, другой — по внутренней стороне бедра, впитываясь в кружево чулок, оставляя холодеющие следы. Платье прилипло к животу, мокрое и липкое от всего.
Он наклонился, поцеловал её в висок — мягко, почти по-детски, с намёком на заботу. «Как только будешь готова — хоть через пять минут, хоть завтра в универе в твоём кабинете за закрытой дверью — я снова доставлю тебе удовольствие. Только скажи слово. Или просто раздвинь ноги под столом. Я пойму. Я всегда буду понимать тебя лучше, чем кто-либо».
Он встал грациозно. Поднял с пола её стринги — чёрные, мокрые, пропитанные всем, что было между ними: соками, спермой, потом. Поднёс к лицу, вдохнул глубоко, глаза закрылись в bliss. «Трофей. Напоминание о твоей капитуляции», — улыбнулся хищно. Засунил в карман джинсов, ткань натянулась.
Дверь скрипнула тихо. Он ушёл — бесшумно, как пришёл, тень в коридоре.
Ирина осталась одна в тишине, прерываемой далёкой музыкой. Лежала ещё минуту. Две. Три. Анус горел, будто в нём оставили раскалённый уголь, пульсируя с сердцебиением. Вагина — пустая, но всё ещё сокращалась ритмично, вспоминая его размер, его толчки. Так хорошо мне не было никогда. Никогда. Ни с кем. Ни в юности, ни с Алексеем в лучшие времена. Я буду умолять. Скоро. Очень скоро. В кабинете, под столом, на лекции — где угодно. Я — Ирина Петровна, глава отдела, строгая лекторша… и я буду умолять племянника трахнуть меня в попку, снова и снова, до потери контроля.
Она встала медленно, ноги подкашивались, колени ныли. Подошла к зеркалу шатко. Лицо — растрёпанное, глаза — стеклянные от оргазмов, губы — распухшие, красные. След укуса на шее — ярко-алый, зубы оставили полумесяц. Не спрячешь под воротником. Следы на бёдрах — красные борозды от чулок, сперма засохла коркой.
Взяла салфетки из сумочки дрожащими руками. Вытёрла сперму с бёдер, с простыни аккуратно, с ануса — осторожно, боль пронзила. Платье натянула вниз — оно прилипло, но хоть не задралось, скрывая хаос. Чулки — мокрые, в разводах, но целые, кружево порвано слегка. Волосы — пальцами в порядок, пучок заново. Губы — помада из сумочки, дрожащей рукой, но ровно.
Вдох глубокий. Выдох. Маска обратно.
Спустилась вниз по лестнице, цепляясь за перила.
Музыка всё ещё гремела, басы вибрировали. Сестра танцевала с отчимом. Алексей храпел в углу, уткнувшись в холодец, слюна на скатерти. Никто не заметил, что она отсутствовала час. Никто не заметил, что она другая — глаза блестят иначе, походка чуть шире, тело помнит.
Она взяла бокал шампанского с стола. Руки не дрожали больше. Глаза — блестели предвкушением.
Скоро. Очень скоро. Она будет умолять Сергея о новой встрече.
Прислано: DiggerBLR
