Я родилась 1 января 1940 года. Мать умерла, едва выпустив меня на свет. Кто меня выкормил — я не знаю. До 10 лет я своего отца и не видела. Он служил агентом в компании «Гиппера» и мотался по всему свету, редко появлялся дома, да и то чаще по ночам, когда я уже спала.
Однажды я, проснулась утром, увидела возле своей кровати бородатого мужчину. Он похлопал меня ладошкой по щеке и ушел. С тех пор он всегда был дома. Мы переехали жить в другую квартиру. Отец нанял новую няню, а фрау Олхель, воспитавшую меня, куда-то отправил.
Новая няня была молодая, красивая и веселая. Выходя к завтраку, отец хлопал ее по пышному заду и тискал груди. Няня смеялась. После завтрака отец уходил на службу. Няня, ее звали Катрин, убирала в комнатах, а я уходила гулять на улицу. Я выросла в одиночестве и не умела дружить с ребятами, подруг у меня не было.
Катрин любила купаться в ванне и каждый раз тащила меня с собой. Мы раздевались, ложились в теплую воду и подолгу лежали молча и неподвижно, как трупы. Иногда Катрин принималась меня мыть и, натирая губкой мой живот, будто невзначай терла рукой между ног. Сначала я не обращала на это внимание, но постепенно привыкла и находила в этом большое удовольствие. Я стала сама просить Катрин потереть мне письку и при этом широко раздвигала ноги, чтобы ее рука могла свободно двигаться. Скоро мы привыкли друг к другу. Катрин перестала стесняться меня. При очередном купании она научила меня тереть клитор пальцем и я охотно выполняла эту приятную обеим обязанность. Катрин кончала бурно и по несколько раз подряд, на меня ее оргазм действовал возбуждающе. Вид ее тела доставлял мне большее удовольствие, чем натирание моей письки.
Катрин спала в комнате отца. Иногда по ночам я неожиданно просыпалась и слушала стоны и крики, доносившиеся из отцовской спальни. Эти звуки будили во мне какое-то смутное похотливое чувство. Я подолгу лежала с открытыми глазами и пыталась представить себе, что там происходит.
Однажды после такой бессонной ночи, я, дождавшись, когда отец уйдет на работу, спросила у Катрин:
— Почему вы всю ночь кричали? … И ты и отец.
Катрин на мгновение смутилась, но сразу же приняла спокойное решительное выражение. она взяла меня за плечи и подвела к дивану.
— Садись, я тебе все расскажу. — Я приготовилась слушать, но Катрин вдруг замолчала и о чем-то задумалась.
— Подожди, — сказала она и вышла в другую комнату.
Возвратилась она с каким-то свертком. усевшись рядом со мной, она положила сверток на колени и спросила:
— Ты знаешь, почему одни люди называются мужчинами, а другие женщины?
— Нет.
— И ты никогда не видела голых мужчин?
— Вот смотри, — сказала Катрин, разворачивая сверток. В нем были фотографии. Одну из них она показала мне. На фотографии были изображены мужчина и женщина. Они совершенно голые стояли прижавшись друг к другу. Одной рукой мужчина обхватил женщину за шею, а другую просунул ей между ног. Женщина своей правой рукой держала какую-то длинную палку, торчащую под животом мужчины.
— Женщина, — сказала Катрин, — имеет грудь и щель между ног, а мужчина вот эту толстую штуку. Эта штука… — Катрин вынула новую фотографию, на которой были изображены мужчина и женщина тоже голые. Мужчина лежал на женщине. Она подняла ноги вверх и положила их на плечи мужчины. Штука мужчины торчала из щели женщины.
— Видишь, мужчина вставил свою штуку в женщину и ее там двигает. Женщине это приятно и мужчине тоже.
— А мне можно вставить такую штуку, — сказала я дрожащим от возбуждения голосом.
— Тебе еще рано об этом думать. Таким маленьким, как ты, можно только тереть письку пальцем.
— Ты так кричишь от того, что папа вставляет в тебя эту штуку, да?
— У твоего папы эта штука очень большая и толстая. Не только я кричу, но и он кричит.
— Можно я посмотрю эти фотографии?
— Посмотри, только без меня ты ничего не поймешь, а мне надо квартиру убирать.
— Пойму!
Я долго рассматривала эти удивительные фотографии, запершись в своей комнате. Я чувствовала у себя между ног приятный зуд и положила свою руку туда. Я сама не заметила, как стала тереть письку пальцем и только когда мое сердце затрепетало от острой, еще неизвестной сладости, я с испугом отдернула руку, влажную и горячую от обильной слизи.
Через несколько дней я упросила Катрин оставить дверь спальни незакрытой и, дождавшись, когда из комнаты отца донесся первый шепот и скрип кровати, потихоньку подошла к двери его спальни. Осторожно приоткрыла дверь, я взглянула в комнату: отец совершенно голый лежал на спине, а Катрин устроилась в его ногах, сосала отцовскую штуку, которая едва умещалась у нее в губах. При этом отец издавал приятные стоны и закатывал глаза. Катрин, продолжая сосать штуку отца, взглянула в мою стотрону. Потом поднялась и, расставив ноги села верхом на отца. Она, очевидно, это сделала так, чтобы мне было, как можно лучше видно, и поэтому, вставляя штуку в себя, повернулась грудью ко мне, медленно вошла в нее до самого конца. Потом оба сразу задергались, закричали, стали хрипеть и стонать, а потом Катрин рухнула всем телом на отца и заснула. Спустя 10 минут, Катрин снова принялась сосать Штуку отца, я впервые увидела, как она из маленькой, сморщенной, в губах Катрин, становилась ровной, гладкой, большой. Мне тоже захотелось пососать эту чудесную штуку, но я боялась войти в их комнату. В эту ночь Катрин, специально для меня, показала, как может мужская штука проникать в женщину из разных положений.
С тех пор я часто наблюдала за сладкой парой отца и Катрин, и все чаще и чаще терла свою щель, наслаждаясь вместе с ними.
Мне исполнилось 11 лет, когда Катрин заболела. Ее увезли в больницу и она к нам не вернулась. Отец несколько дней ходил мрачный и молчаливый, а однажды пришел домой пьяный. Не разуваясь, он свалился на кровать и заснул. Я с большим трудом, неумело и суетливо сняла с него пиджак. Рубашка тоже была грязная. я сняла и ее. Потом сняла с него брюки и хотела уже уйти, как обратила внимание, что белье тоже грязное и давно не стирано. Его нужно было снять, но от мысли, что он останется голый, у меня дрогнуло сердце и сладко защемило между ног. Я положила костюм на стул и подошла к кровати. Осторожно, чтобы не разбудить его, я расстегнула его нижнюю рубашку, чуть приподняв его, стянула ее к подмышкам. Запрокинув его руки вверх, стянула рубашку с туловища. Потом я тоже осторожно стянула с него трусы. Я долго стояла возле него, взирая на его большую голую «штуку» на его широкую волосатую грудь, на толстые руки и впалый живот, На ноги и вновь на его большой, безвольно поникший член. Меня мучило огромное желание потрогать этот член рукой, но я сдержалась. Захватив одежду отца, вышла на кухню. Все время пока я чистила платье, я думала о члене, представляла его в своих губах, мысленно гладила его руками. Идя из кухни к себе, я снова подошла к спящему отцу и, набравшись смелости притронулась рукой к члену. Член был холодный и приятно мягкий. Отец закричал во сне. Я испугалась и убежала к себе. Прикосновение к члену произвело на меня огромное впечатление. Я еще долго чувствовала его нежную упругую мягкость. И, возбужденная происшедшим, я долго не могла уснуть и пролежала в мечтательной полудремоте минут сорок, затем снова встала с постели. Раздетая, в одной нижней рубашке, я вошла в комнату отца. Он все еще также голый лежал поверх одеяла, и, очевидно, ему было холодно. Накрыв его простыней, я села рядом с кроватью на стул и так просидела до утра, слушая его тяжелое дыхание.
Как нарочно, целую неделю отец приходил домой трезвый. Допоздна читал лежа в постели и я, дождавшись когда он уснет гасила у него свет. Убирая, как-то комнаты, я нашла пакет с фотографиями, которые еще показывала Катрин. На этот раз я взглянула на них более осмысленно и мое воображение по картинкам создало красочные моменты жарких совокуплений. Я не удержалась, за 10 дней после смерти Катрин, доставила себе обильное удовольствие, растирая пальцами клитор.
В эту ночь у меня в первый раз пришли регулы. Если бы Катрин не рассказала мне об этом, что это такое, я бы очень испугалась. Все было так неожиданно, что я не знала, чем заткнуть это кровоточащее жерло. Ваты дома не оказалось. Через три дня регулы прошли. А через неделю я надела уже бюстгальтер. Груди были еще небольшие и торчали двумя острыми пирамидками. Поглаживая соски грудей, я не испытывала удовольствия. И теперь в моменты сладострастия я работала обеими руками. Я росла в атмосфере молчаливого своеволия. Отец со мной никогда не разговаривал, ни о чем не спрашивал, не ругал и не хвалил. Однажды я гладила его рубашку и провела по ней перегретым утюгом. Рубаха сгорела. Я испугалась, ждала ругани, но отец даже не обратил внимания. Он достал другую, одел и ушел. Постепенно я привыкла делать все, что заблагорассудится, и сама безразлично относилась к тому, что происходит вокруг.
Был случай, я собиралась в кино и гладила свое лучшее платье. Отправившись умываться, я повесила его на спинку стула у стола. Отец ужинал. Вернувшись, я увидела, что по столу разлито черничное варенье, банка валялась на полу, отец моим платьем вытирает пятна с костюма и брюк. Не скажу что мне тогда было совершенно безразлично такое отношение отца к моим вещам, но вообще эту трагедию я перенесла спокойно. Я принесла в тазу воды, бросила туда мое, безнадежно загубленное платье, и молча вымыла пол этим платьем. В кино в этот вечер я пошла в другом платье. Мальчишки за мной ухаживали, я им нравилась, но моя молчаливость их отпугивала. Побыв со мной один-два вечера, они оставляли меня, но мне, в сущности, это было безразлично.
Однажды, я поздно вечером ехала домой в трамвае. Кондуктор дремал, ко мне на площадку вошел парень. Он, видно, был пьян и плохо соображал, что делал. Обняв меня за плечи сзади, он повернул меня лицом к окну и прикрыл от посторонних своей широкой спиной. Его руки проникли под ворот платья и скользнули под бюстгальтер, стали мять грудь. Я попыталась освободиться от его объятий, но он держал меня крепко. Так мы простояли 10 минут молча и неподвижно. Когда трамвай подошел к моему дому, я шепнула парню: «Мне сейчас выходить, пусти!». Он нехотя разжал свои руки, а я даже не взглянула на него, вышла, с безразличием к окружающим. Я стала безразлично относиться сама к себе. Меня ничего не трогало, ничего не интересовало, мне было очень скучно. Иногда меня мучила тревога, даже страх. В такие минуты я оставалась дома и жизнь мне казалась бездонной, одинокой, а я в ней крохотной песчинкой, несущейся в пропасть одинокой и слабой, и беззащитной. Жизнь была так однообразна и скучна, что не только день на день были похожи, как две капли воды, но и годы мало чем отличались друг от друга. Однажды, мне исполнилось 13 лет, отец пришел домой раньше чем обычно. Вместе с ним в комнату прошли три дюжих парня. Ни слова не говоря, они стали носить вещи. Я едва успевала укладывать мелочи, разбросанные по всем комнатам. Через два часа вещи были уложены и их куда-то увезли. Отец надел мне платье и, молча взяв за руку, вышел из опустевшего дома. У подъезда стоял новый «опель-рекорд» черного цвета. Отец взглядом приказал мне сесть в машину, а сам сел за руль. Мы ехали через весь город. Машина остановилась у огромного дома в шикарном районе кавлбуры. Из подъезда выскочил швейцар и услужливо открыл дверцу машины. Наша новая квартира состояла из 10 комнат. Три отец отвел мне. В дальней комнате поселилась экономка. Она готовила обеды и подавала на стол. На ней лежала еще уборка квартиры. Экономку звали фрау Нильсон, ей было лет 40–45. Она была подобрана отцом в соответствии с духом нашей семьи. Это была величественная женщина с пышными каштановыми волосами, с огромным бюстом.
У нее были длинные ноги. По характеру она была замкнута и молчалива. Она не вмешивалась в мои дела и принимала все как должное.
Месяца через три наш дом окончательно оперился. Появились книги в библиотеке, ковры в коридоре и гостиной, дорогие картины на стенах и нейлоновые гардины на окнах.
Первые дни я никуда не выходила. Я не знала, где у отца лежат деньги. Однажды я залезла к нему в секретер, я нашла чековую книжку на мое имя. На моем счету было 10 тысяч крон. Я взяла книжку с собой и получила в банке 100 крон.
До 12 ночи я гуляла по улицам, посмотрела две картины, наелась мороженого. Домой я приехала на такси. У отца были гости, в гостиной пили, шумно разговаривали и смеялись. Я прошла к себе, разделась и легла спать. Часа в три я проснулась от истошного крика, потом что-то тяжелое громыхнулось, я надела халат и вышла в коридор. Из дверей гостиной пробивался слабый свет. Стеклянные двери были не полностью задрапированы и можно было видеть, что делается в комнате.
Отец был без штанов и его огромный член торчал как палка.
— Милый, голубчик, — шептала женщина срывающимся голосом, — пожалей. Я не могу. он такой большой. разорвешь меня.
Отец угрюмо молчал, глядя на женщину злыми, пьяными глазами.
— Ой, помогите!!! — Жалобно воскликнула женщина и стала отползать от отца, смешно перебирая ногами. Отец не обратил на причитания женщины никакого внимания. Он молча схватил ее за ноги и притянул к себе. Отбросив ее руки, он с силой развел ляжки и стал с силой вталкивать свой член в женщину, опустившись на колени.
Она истошно визжала и стала царапать лицо отца. По лицу текла кровь. Я не выдержала и вошла в комнату. Ни слова не говоря я подняла за подбородок лицо отца кверху, вытерла кровь своим платком и легонько оттолкнула от хрипящей женщины. Потом схватила за ворот женщину, приподняла над полом и наотмашь хлестнула ее по щекам.
— Убирайся!
Мое появление, очевидно, ошеломило женщину, а пощечина лишила дара речи. Она лихорадочно оделась и, ни слова не говоря, выбежала из квартиры. Я вернулась к отцу. Он сидел униженный и подавленный, стараясь не смотреть мне в глаза. Я смазала царапины на лице йодом и прижала его к себе, с трудом сдерживая себя, чтобы не посмотреть на его могучий член, который еще торчал вверх, как обелиск. Я была так возбуждена, что боялась наделать глупостей. Поэтому, закончив свое дело, я пожелала спокойной ночи и торопливо ушла в свою комнату.
Лежа в постели я с ужасом подумала о том, что глядя на женщину, лежащую на полу перед отцом, хотела быть на ее месте. Какое кощунство! какие ужасные мысли. Но как я не пыталась отогнать эти мысли, они все больше и больше одолевали меня. Я вспомнила, что когда хлестнула женщину по щекам, а потом выпроваживая ее из гостиной, мой халат распахнулся и отец мог видеть меня голую. Очень жалко, что он не видел меня. Нужно было распахнуть халат и обратить на себя внимание. Мне уже 15 лет, у меня красивая грудь, стройные ноги, подтянутый живот. На будущий год я смогу участвовать в конкурсе красоты.
— О чем я думаю. Какой позор. Это же отец. Мое существо ленивое и флегматичное не привыкло к таким переживаниям. Я скоро устала и заснула. Утром, вспомнив порочные мысли, я уже не ужаснулась им, они прижились и стали обычными и даже скучными. Ведь это только мысли.
Отец ушел на работу раньше обычного и я завтракала одна. Фрау Нильсон ни одним жестом не выразила своего отношения к ночному происшествию, хотя я точно знаю, что она все слышала.
До обеда я пролежала в гостиной на диване ничего не делая и ни о чем не думая. От скуки разболелась голова. Перед обедом я решила прогуляться. Возле нашего дома был бар с автоматом-проигрывателем. Там можно было потанцевать. В баре было пусто, только несколько юнцов, лет 17–18 и две высокие худые девушки в брюках, стояли кучкой у окна, изредка перебрасываясь словами. Денег для автомата у них не было. И они ждали, когда придет кто-нибудь из посетителей. Я попросила бутылку пива, бросила крону в автомат и села у стойки наблюдать за танцами.
Как только заиграла музыка, они схватили девчонок и стали танцевать. Это было сделано с такой поспешностью, что можно было подумать, пропусти они такт их хватит удар. Я допила бутылку пива и сидела у стойки просто так.
Один из юнцов дернул меня за руку, молча вытащил на середину зала и мы стали танцевать. Когда пластинка кончилась, я снова опустила крону. Теперь меня взял другой парень. Потом третий. Так я протанцевала со всеми парнями. Когда я стала уходить, один парень пошел за мной, вся компания двинулась за нами.
— Где ты живешь? — спросил он, оглядывая меня с ног до головы.
— Вот в этом доме…
— Мы пойдем к тебе, заявил он таким тоном, будто все зависело от него. Я промолчала. Когда мы поднимались по лестнице, откуда-то донеслись звуки музыки. Одна девица с парнем стали танцевать… Но мы уже пришли. В моей комнате они чувствовали себя как дома, а со мной обращались как со старой знакомой. Их наглость мне импонировала. Я все воспринимала как должное. Один из юношей куда-то ушел и вернулся с бутылкой виски. Другой включил магнитофон. Мебель торопливо раздвинули по углам и начали танцевать. Юношу, который первым пошел за мной, звали надсмотрщик. Ему все подчинялись безмолвно. У него было продолговатое холеное лицо и голубые глаза. Второго молодца в черном свитере звали верзила. Он все время щурил глаза и скалил зубы. Голос у него был тихий и хриплый, в нем все время чувствовалась какая-то угроза. У девочек тоже были прозвища. Самую старую звали художница. Она была красива, хорошо сложена, но очень высокая. Она была в брюках и блузке. Красивую кривоножку звали разбойница. Она много пила и вела себя очень развязно. Все мальчики ее целовали и она, целуясь, дергалась всем телом, прижимаясь к партнеру. Ей так насосали губы, что они распухли и стали ярко красными. Одна все время сидела на одном месте. Эта третья девочка совсем мало пила, танцевала нехотя, лениво, стараясь как можно скорее куда-нибудь пристроиться сесть. Ее, в общем-то простенькое личико украшали пышные черные волосы и красивые алые губы. На правой руке, выше локтя, была вытатуирована красная роза с длинными синими шипами на стеблях. Она была одета в простенькое серое платье, из-под которого торчали сборки нижней юбки. У нее были красивые ноги и высокая грудь. Эту девушку звали смертное ложе. Мне тоже вскоре придумали название — Щенок.
В 6 часов вечера надсмотрщик выключил магнитофон и пошел к выходу. Все потянулись за ним, только смертное ложе осталась сидеть в моей комнате. Я вышла с ребятами на улицу. Надсмотрщик привел нас к какому-то особняку и, прежде чем позвонить, пальцем позвал меня.
— Пойдешь? Я кивнула головой.
— Дай нам денег.
У меня осталось 85 крон из 100, полученных вечером в банке, и я все отдала надсмотрщику. Он пересчитал деньги и сунул их к себе в карман. Разбойница подошла ко мне и спросила:
— Ты знаешь куда идешь?
— Нет, ответила я таким безразличным тоном, что та сразу прекратила расспросы.
Калитку открыли. Мы прошли через сад к дому. В прихожей нас встретил какой-то старик, сморщенный и горбатый. Окинув взглядом всю компанию, он вдруг обратился к надсмотрщику:
— Сколько раз говорить, чтобы ты не водил новеньких сразу сюда. Надсмотрщик вынул деньги и молча сунул старику в руку.
— Сколько?
— Восемьдесят крон.
— За тобой еще 120.
— Знаю.
Старик провел нас в небольшую комнату, задрапированную по стенам малиновым бархатом и вышел. Никакой мебели в комнате не было. Все сели на пол, устланный толстым пушистым ковром. Потолок в комнате был обит красным шелком. На стенах висели бра, испускавшие неяркий матовый свет.
Все сидели чего-то ожидая. Вдруг в комнату вошла красивая светловолосая женщина. Она была одета в роскошное платье, переливающееся алым и фиолетовым цветом. В руках у нее была небольшая белая коробочка.
— Сколько вас? — спросила она, обращаясь к надсмотрщику.
— Восемь человек.
— Одна у нас новенькая, ей только одну таблетку.
Женщина открыла коробочку и стала раздавать по две таблетки. Мне она дала таблетку последней.
— Тебе нужна вода или так проглотишь? — спросила она, наклонившись ко мне, я могу принести.
— Не надо, я так проглочу.
Пока я разговаривала с женщиной, ребята уже проглотили таблетки и улеглись на спину, закрыв глаза. Я тоже проглотила таблетку и легла как все. Через несколько минут я почувствовала, как какая — то сила подхватила меня и стремительно понесла вверх. Я почувствовала себя легко и свободно. На душе стало радостно, захотелось петь, плевать, кричать до сумасшествия. Кто-то тронул мою ляжку и стал гладить по животу. От этого прикосновения меня прошиб сладостный озноб, губы в промежности стали влажными. В этот момент послышалась музыка. Кто-то заразительно смеялся. Я открыла глаза. Комната преобразилась, она была огромна, вся сияла, переливаясь разноцветными бликами. Все мелькало и крутилось у меня перед глазами с непостижимой быстротой. Вдруг я заметила, что Художница лежит без брюк и Лукавый расстегивает ей трусы. Ее длинные ноги были все время в увлажнениях. Разбойница, наклонившись над Спесивым сосет его член, Надсмотршик, стоя совершенно голым, задрал ее платье и, отодвинув в сторону нейлоновые трусики, вставил член в ее письку. Я успела заметить, что Лукавый снял трусы с Художницы и они с криком и стоном соединились.
В это время меня кто-то потянул за руку. Совсем рядом со мной лежала обнаженная женщина, принесшая нам таблетки. Ее глаза обжигали меня похотливым огнем. Она дотянулась до ворота моего платья и с силой рванула его. Платье разлетелось до пояса. Мне это понравилось и я стала рвать на себе платье и белье до тех пор, пока не порвались в сплошные клочья. Я осталась в бюстгальтере и нейлоновых трусах, женщина просунула мне под трусы руку и стала пальцем искусно тереть мне клитор. Чтобы ей помочь, я разорвала на себе трусы, женщина подтянула меня к себе и, вывернув мою грудь из-под бюстгальтера, стала нежно целовать и покусывать ее. Я затрепетала в конвульсиях пароксизма. Не помню, как я оказалась под этой женщиной. Я помню, что ее пылающее лицо было между моих ног, а ее губы и язык во мне.
Потом кто-то столкнул с меня женщину. Обернувшись, я увидела, что на нее лег Надсмотрщик. Ко мне подбежал Спесивый. Ни слова не говоря, он обхватил меня за талию и повалил на пол. Я почувствовала, как его упругий член уперся мне в живот. Он никак не мог попасть в меня, хотя я сгорала от нетерпения. Наконец головка его члена у самого входа. Он дергался, тыкался в ляжки. Я безумствую. наконец, не выдержав этой пытки, ловлю его член, и свободной рукой направляю точно в цель. Удар! короткая острая боль и чувствую, как что-то живое и твердое бьется в моем теле. Наконец-то! О, миг давно желанный. Спесивый прижал своими руками ноги и, приподнявшись, сильными движениями тела вонзил в меня свой член. И я вся ушла в сладкое ощущение совокупления. Наслаждение растет быстро и ему, кажется, не будет предела. И вдруг меня пронзило такое острое ощущение радости, такой упоительный восторг, что я невольно вскрикнула и начала метаться. На несколько минут я впала в приятное забытье.
Меня кто-то целует, тискает груди, но я не могу пошевелить пальцем. Постепенно силы возвращаются ко мне. Открываю глаза и вижу как Художница, усевшись верхом на Лукавого, неистово двигает своим задом. Около меня оказывается верзила. Он еще ничего не может сделать. Его член, только что вынутый из Разбойницы, повис. Постепенно я приспосабливаюсь и дело налаживается. Его большой член увеличивается и твердеет. Когда член распускается и становится длинным, я выпускаю его изо рта и ложусь на спину. Верзила не вынимает свой член из меня, как это делал Спесивый. После этого он сунул свой член в мое влагалище и стал слегка двигать внутри, заставляя меня содрогаться от удовольствия. Мне удалось кончить два раза подряд ощущение становится не таким острым, как в первый раз, но более глубоким и продолжительным.
Возбуждение, вызванное таблетками, прошло внезапно. Первая очнулась я, как раз в тот момент, когда сосала член Злого. Все сразу уменьшилось, поблекло, стало будничным и скучным. Я все еще двигала губами и языком, но такого сладостного чувства, которое меня захватило недавно, теперь не стало. Я вынула член изо рта и в изнеможении рухнула на пол. Я чувствовала, как Злой лег на меня, сунул свой член в мое влагалище и стал торопливо двигать им. Мне это не доставило никакого удовольствия, но у меня не было сил сопротивляться. Злой скоро кончил и лег рядом со мной.
Я первой пришла в себя после прострации, вызванной сильным возбуждением. Немного болела голова и слегка подташнивало. Все вокруг лежали бледные и обессиленные. У Художницы на животе был огромный синяк от поцелуев. Спесивый лежал между ног Разбойницы, положив голову на лобок. Губы Разбойницы были в крови. Метрах в двух от меня распластался на спине Надсмотрщик и красивая женщина страстно сосала его поникший член. На меня она не обратила никакого внимания. Я хорошо помнила, что разорвала свою одежду, но не могла понять, почему я это сделала.
Домой я попала в 12 часов в чужом платье, разбитая и голодная. Наскоро поела и легла спать. С этого времени я уже целиком принадлежала банде и безропотно подчинялась ее бесшабашным законам. Нас накрепко связала скука, с которой никто из нас в одиночку бороться не мог. Я научилась пить виски, почти не пьянея. Каждую неделю мы ходили к Горбуну побезумствовать в наркотическом бреду. Шло время. Я взрослела. Теперь я нисколько не походила на того щенка, который впервые слепо и бездумно сунулся в пасть к дьяволу. В 17 лет я выглядела вполне оформившейся женщиной с высокой грудью и широкими бедрами.
Секс стал существом нашей жизни. Все, что мы делали, о чем бы мы не говорили, все, в конце концов, сводилось к этому. Мы презирали все, что выдумали люди, чтобы сковать свободу сексуальных отношений. Мы с особым удовольствием делали то, что считалось непристойным и даже вредным. У нас процветали лесбос, минет, гомосексуализм, сношения через анус, онанизм в одиночку и в компании. Некоторые не выдерживали их отправляли в психиатрическую больницу, но потом все они снова возвращались к нам. Мы все переболели гонореей и даже гордились этим.
Однажды утром, когда я еще лежала, ко мне зашли Надсмотрщик и спесивый. Ночь они провели впустую и были изрядно пьяны и раздосадованы. Двух девиц, которых они сагитировали, отбили какие-то парни. Я встала голая и стала открывать нижний ящик стола, где хранились запасы вина. Со сна я никак не могла попасть в замочную скважину и долго возилась над ним низко нагнувшись. Мой вид возбудил ребят и Надсмотрщик, сбросив штаны, подошел ко мне. Он вставил сзади свой член и, нагнувшись, взял ключ у меня. Открыв стол, он взял бутылку виски, вскрыл зубами и подал Спесивому. Тот налил виски в бокал и подал нам. Спесивый не выдержал и стал впихивать свой член ко мне в рот. Сосать его было не удобно. Все время он вываливался изо рта. Так продолжалось минут 20. Спесивый нервничал. Он выпрямился. Член его выпал и поник. Он подошел к столу и, налив себе виски, выпил.
— Ты чего? — угрожающе спросил надсмотрщик, вплотную приближаясь к нему.
— Давай вместе, обиженно сказал Спесивый. Надсмотрщик повернулся ко мне, окинул меня пытливым взглядом и лег поперек кровати на спину, опустив ноги на пол.
— Иди сюда, — позвал он меня. Спесивый начал снимать штаны. Я подошла к Надсмотрщику и села на него верхом. Он вставил в меня свой член и положил на себя, раздвинув ноги. Сзади подошел Спесивый. Он воткнул в меня свой палец и долго двигал им то вперед, то назад, будто испытывая меня. Это для меня было не ново. Вынув палец из моего ануса, Спесивый несколько минут раздумывал, а потом приставил к заднему отверстию свой большой член. Он целиком вошел в меня. Сначала было больно, я застонала. У меня было чувство, будто меня разорвали пополам. Оба члена шевелились во мне синхронно. Удовольствия от этого совокупления я не испытывала, но к неприятным ощущениям я скоро привыкла и даже стала помогать движениями своего тела. В самый разгар совокупления в комнату вошла фрау Нельсон. Сначала она онемела и, очумело вытаращив глаза, застыла на пороге. Оба парня на нее не обратили никакого внимания и продолжали делать свое дело
— Что вы там хотите? — спросила я хладнокровно. Однако фрау Нельсон овладела собой и приняла обычное холодное неприкосновенное лицо.
— Я зайду позднее, с достоинством проговорила она и повернулась, собираясь уходить.
— Постойте, вы мне нужны. Фрау Нельсон обернулась. На мгновение в красивых глазах мелькнули похотливые огоньки. Оба спокойно и внимательно смотрели на меня.
— Там на столе сигареты. Прикурите одну и дайте мне.
— Здесь нет сигарет, порывшись на столе, сказала она.
— Возьмите у меня в брюках, мрачно процедил Спесивый, — Вон те серые.
Фрау Нельсон достала сигареты, прикурила и дала мне одну прямо в рот.
— Я вам буду еще нужна? — спросила фрау Нильсон. В это время начал кончать Надсмотрщик. Он закричал, захрипел, задергался и выбросил на меня струю спермы. Я тоже начала чувствовать приятное щекотание в груди, но кончить не смогла, мешала тупая тяжесть в анусе от члена спесивого. Фрау Нельсон все еще стояла возле нас. Надсмотрщик вылез из под меня, надел брюки. Усевшись в кресло, выпил вина, с наслаждением вытянулся, внимательно разглядывая фрау Нельсон. Я от всего этого уже устала и мне было больно, а спесивый все еще не мог кончить. Когда я хотела уже встать, услышала нервный голос фрау Нельсон:
— Вы себе очень много позволяете. Я повернулась и увидела, что Надсмотрщик задрав подол фрау Нельсон, гладил ее белые колени. У фрау Нельсон было негодующее лицо, но она не пыталась опустить юбку и Надсмотрщик просунул руку в узкую щель между ляжек и стал тереть промежность. Эта неслыханная дерзость возмутила фрау Нельсон.
— Пустите, отойдите от меня, я позову полицию. При этом ноги фрау Нельсон сами раздвинулись, пропуская руку надсмотрщика к сокровенным местам. Фрау Нельсон стала тяжело и прерывисто дышать слегка двигая бедрами. Она все еще отталкивала руками Надсмотрщика, но так слабо, что парень этого совершенно не чувствовал. Член Спесивого все еще двигался во мне, ему все еще не удавалось кончить. Занятное зрелище начало мало помалу возбуждать меня. Я во все глаза смотрела на фрау Нельсон, находя в этом особое удовольствие.
Фрау Нельсон уже не отталкивала своего насильника. Расслабленная от удовольствия, она бессильно откинулась на спинку кресла, безвольно разбросав ноги в стороны. Надсмотрщик стал снимать с нее трусы. Она встрепенулась, затем покорилась. Как только ее спина открылась, Надсмотрщик опустился на колени между ног служанки и с жадностью стал целовать пышные ляжки, все ближе и ближе подбираясь к промежности фрау Нельсон. Она издала протяжный стон наслаждения и задергалась всем телом. Это добавило мне энергии и силы. Наша игра возобновилась с новой силой. Спесивый, тоже наблюдавший за возней Надсмотрщика, теперь схватил меня за бедра и, приподняв немного вверх, стал сильными толчками вновь совать в меня свой член. Кончили мы все одновременно. Фрау Нельсон искусала Надсмотрщика в агонии параксизма и кончала долго, протяжно подвывая и хрипя.
Спустя час, мальчики ушли, я пообедала, оделась и пошла гулять. Нашей машины на месте не было, пришлось идти пешком. В 4 часа мы обычно собирались на площади у бара. Там можно было выпить и потанцевать. До четырех было немного времени и нужно было спешить. Я поехала на трамвае. В баре наших было трое. Двое мальчишек и Разбойница. Мальчишек я плохо еще знала, т. к. они были в нашей компании недавно. С одним я, кажется, уже блаженствовала, но точно не помню, а второго я видела всего один раз. Мы еще раз познакомились. Одного из мальчишек звали Угрюмый, а второго Верзила, за его огромный рост. Немного выпив, мы отправились гулять. Было около шести. Поравнявшись с огромным домом Верзила предложил зайти, познакомится с его квартирой. Он первым побежал домой и выпроводил родителей.
Можно быть до двух часов ночи сообщил он, когда подошли к нему. В подъезде меня обнял за плечи Угрюмый, его рука проникла за ворот моего платья и нежно сжала мою грудь.
— Будешь со мной? — тихо спросил он.
— Как хочешь, — безразличным тоном ответила я.
— А ты не хочешь? — Удивился парень.
— Мне все равно.
Мы вошли в квартиру. Угрюмый отстал от меня.
— Ты с ним поосторожней, предупредила меня Сова, у того парня огромный член. Он чуть не разорвал меня. Сова в нашей компании недавно. Ей только 16 лет.
Квартира у Верзилы меньше, чем моя, но обстановка красивей, современней и веселей. Мы еще немного выпили. Мальчишки затеяли драку. Больше всех досталось Спесивому. У него была рассечена бровь и распухло правое ухо. К нему подошла Разбойница и платком провела по лицу. Оказывается подрались они из-за Совы, ее не поделили. Раньше мальчишки из-за этого не дрались. Злой уселся на диван и стал дрочить член Угрюмому. Кто-то предложил проонанировать весь вечер. Все согласились и уселись в кружок.
Мальчишки спустили до колен брюки, а девочки подняли до пояса платья и сняли трусы. Кто нибудь в этом случае садился в середину и должен быстро, как можно, эффективнее кончить. От этого будет зависеть удовольствие остальных. Потом в круг садится следующий и так по очереди все. Первая в круг села Разбойница. Она выбрала себе среди окружающих объект страсти — это был Злой, и повернулась к нему лицом, широко раздвинув ноги.
Злому нравилась Разбойница. Он с вожделением смотрел на розовые полураскрывшиеся губы ее щели и быстрыми энергичными движениями привел свой член в состояние эрекции. Это понравилось разбойнице. Она слегка подтянула колени, откинулась назад и, всунув в себя палец, стала неистово натирать клитор.
Он очень увеличился и торчал вперед, как маленький язычок. Постепенно похоть охватила всех. Мы стали с увлечением онанировать.
Я случайно обратила взор в сторону Угрюмого и встретилась с его жадным похотливым взглядом. Потом я увидела его член. Это была довольно толстая палка, торчащая вверх, как обелиск, хотя Угрюмый не трогал его руками. В это время Разбойница начала кончать. Она рычала как зверь и извивалась как змея, раздирая свое влагалище дрожащими пальцами. Я тоже кончила, испытав сладкое, приятное головокружение, что было у меня не часто.
Вслед за Разбойницей в круг села Художница, очевидно она была уже на пределе, т. к. не терла клитер, а только поглаживала его кончиками пальцев, притом содрогаясь всем телом от острого, почти возбужденного удовлетворения. Мы еще не успели как следует подготовиться, как Художница, рухнув на пол всем телом забилась в конвульсиях пароксизма.
Художницу заменила Сова. Девочка вошла в круг, разделась донага и стала медленно, ритмично извиваться, тесно сжав ляжками свою руку. И вдруг она села на корточки и принялась концом ребра ладони натирать промежность и едва заметно поворачиваться вокруг своей оси, чтобы каждый из нас мог увидеть розовые губы ее влагалища, блестящие от обильной слизи.
Пока Сова онанировала, мы все разделись. Похоть бушевала в нас с неимоверной силой. Каждому хотелось чего-то необыкновенного неожиданно Угрюмый оказался около меня. Я стала с удовольствием дрочить его член, а он очень искустно и нежно ласкал мой клитор. Я оказалась верхом на угрюмом и его член глубоко вонзился в меня, причинив мне боль, которая очень скоро сменилась какой-то бурной страстью, что я не смогла сдержать крик восторга. Я успела кончить несколько раз и уже была близка к обмороку, когда почувствовала подергивание его члена и удары горячей спермы. Домой я вернулась в 3-м часу ночи и, к большому удивлению, застала отца одного.
Он очень радушно встретил меня и как-то по особому нежно посмотрел на меня.
— Девочка, — сказал он мне, погладив меня по голове, — ты уже совсем взрослая. Не выпить ли нам по рюмочке вина по поводу твоего совершеннолетия.
— Я с удовольствием. Разреши мне только переодеться и я сразу приду к тебе.
— Ну, ну я жду тебя.
Я наскоро переоделась, накинув прямо на голое тело голубое шерстяное платье и вышла к отцу. Увидев меня, он опешил. А я не могла понять почему его лицо исказила гримаса боли, почему в его руке дрогнул бокал с вином, который он протянул мне. Мы выпили молча. Я подошла к зеркалу, чтобы поправить волосы. Только теперь я поняла, что так возбудило отца. Тонкая шерсть плотно обтянула тело, а затвердевшие соски грудей торчали острыми упругими пирамидками. Я поняла, что допустила непростительную ошибку, но теперь уже изменить ничего не могла. Отец сел к столу и с выражением отчаянности уставился на мои ноги.
— Да, тихо произнес он. — Ты уже совсем женщина. — Иди сюда, сядь.
Я молча кивнула головой. Отец налил вино.
— А, что там? Сказал вдруг отец, тряхнув головой. Все хорошо! Давай выпьем за тебя!
Он посмотрел на меня повеселевшими, задорными глазами и улыбнулся.
— Ты хороша, моя дочка, ты просто великолепна. Выпьем.
Мы выпили. Отец взял мою руку и, глядя мне в глаза, стал ласкать пальцы. От вина, от ласки, от какой-то интимной близости, я почувствовала необыкновенное наслаждение и прилив бурной, безумной похоти захлестнул меня, затуманил разум.
— Я хочу тебя поцеловать, сказал он, — ведь я имею право на это. Ведь я же твой отец, а ты моя дочка.
— Да, отец сказала я. Он притянул мою голову к себе и начал осторожно, а потом все более страстно целовать щеки, лоб, глаза, руки.
— Давай потанцуем, — сказал он оторвавшись от моих губ. Он включил магнитофон. Под плавные, тихие звуки блюза мы стали извиваться на месте, тесно прижавшись телами друг к другу. Я отчетливо почувствовала животом твердь его напряженного члена и это привело меня в дикий восторг.
Вдруг отец замер, отстранил меня и с тихим стоном отвернулся.
— Как жаль, что ты моя дочь, глухо произнес он.
— Почему?
Он резко обернулся ко мне:
— Потому, что… Что об этом говорить махнул он рукой, выпьем. Мы опять выпили.
— Так все-же почему плохо, что я твоя дочь? С вызывающим ехидством спросила я, усаживаясь к нему на колени.
— Ты сумашедшая девчонка, воскликнул он, пытаясь снять меня с коленок. Но я обняла его за шею и прильнула губами к его губам долгим страстным поцелуем.
— А мне нравится, что ты мой отец, мне нравится, что ты настоящий мужчина.
— Ты глупости говоришь, девчонка, — с испугом произнес он, отстраняясь от меня. Я чувствовала под собой его великолепный член и совершенно обезумела от похоти.
— Нет, — растерянно воскликнул отец, это невозможно, это безумство! Иди к себе, детка. Мне нужно…
— Легко сказать — иди к себе… — Я буду спать с тобой! — Решительно сказала я и направилась в его спальню. Он ничего не сказал.
Сбросив платье, я голая легла в постель, с головой закуталась в одеяло. Отец долго не шел. Я уже начала думать, что он заснул за столом. Вдруг дверь спальни скрипнула, отец вошел в спальню. Несколько секунд он нерешительно стоял возле кровати, а потом стал раздеваться. Очевидно, думая, что я сплю, он осторожно лег рядом со мной поверх одеяла.
— Ложись под одеяло, — спокойно и властно сказала я. Отец повиновался. Мы лежали под одеялом, сохраняя бессознательную дистанцию. Между телами. Меня колотила нервная дрожь. С ним творилось тоже вдруг я рванулась всем телом, в неистовом порыве прильнула к нему, обняв рукой за шею. Он схватил меня и с силой прижал к себе.
— О, девочка, ты прекрасна, — прошептал он, задыхаясь в похоти. Я говорить не могла. Еще секунду и я была под ним. Он раздвинул мои ноги и стал осторожно вставлять маленькими толчками свой член в мое, сильно увлажненное влагалище.
Вот, наконец, свершилось! — мелькнуло у меня в голове я порывисто подвинулась к нему навстречу и член молниеносно вошел в меня до конца, упершись в матку. Чувствуя его огромность и толстоту, я охнула.
— Тебе нехорошо? — Заботливо спросил он.
— Нет, нет хорошо. Это я от удовольствия.
Мы неистовствовали несколько часов. Я стремилась познать его как можно полнее. Он имел меня всевозможными способами и больше всего мне нравилось через зад. А совсем уже днем, отец поставил меня у кровати, я легла на кровать грудью и почувствовала, как его упругий набухший член входит в мой анус. То было последнее, что было еще нужно…
