Шлюха?

Этот рассказ — о женщине, что словно вылитая из той же формы, что и я. Не просто похожа — она Я. Отражение моих сомнений, моих ночных бессонных вопросов, брошенных в пустоту. О той, кто бродила по лабиринтам души, запутанная, дрожащая, почти сломленная — и всё же нашла выход. Не к спасению, а к свету. К себе.

Юность. Лера. Ей 18.

Лето висело над городом, как старая пленка, застрявшая в проекторе — медленное, липкое, бесконечное. Жара давила на грудь, въедалась в кожу, превращая воздух в сироп. Асфальт плавился под ногами, источая смрад — дым из уличных кафе, дешёвые духи, пот, кислый запах пива из раздавленных банок, обрывки чужих голосов, брошенные в зной. Город не дышал. Он задыхался. Стонал сквозь сжатые зубы.

Лера шла — нет, не шла. Она скользила по улице, будто танец, начавшийся в детстве, так и не закончился, а превратился в её саму. Каждый шаг — как вздох, как удар сердца, как ритм, встроенный в плоть. Её походка — не вызов, не кокетство. Это была естественность, как у хищницы, которая знает, что ходит по своей территории.

Восемнадцать. Возраст, когда мир ещё кажется возможным. Но Лера уже поняла: мир не просто смотрит. Он хочет. Хочет так, что взгляды — как пальцы. Жадные, влажные, цепкие. Пробегают по её спине, по бёдрам, по затылку — будто прикосновения, оставленные в воздухе.

Она чувствовала это. На шее — как невидимый ошейник. На бёдрах — как путы. Между ног — как тихий, нарастающий пульс, искры, бегущие по нервам, будто кто-то проводит кончиком языка по внутренней стороне бедра. Кожа горела. Соски твердели под тонкой хлопковой майкой, впиваясь в ткань, как два маленьких крика, сдерживаемых дыханием. Дыхание стало медленным, глубоким — как прилив, накатывающий на берег, и откатывающий, оставляя после себя мокрый след.

«Они думают, что я не вижу. А я всё вижу. Каждый взгляд. Каждый зрачок, расширяющийся, когда я прохожу мимо. Они хотят — но не знают, что я тоже хочу. Только не их. А себя. Себя в их глазах. Себя — настоящую.»

Это было не просто желание. Это было знание: она — огонь. И каждый, кто смотрит, хочет прикоснуться. Хочет обжечься. Хочет почувствовать ее.

Но никто не подходил. Не потому что она холодна. А потому что в ней — сила. Не отстранённость. А контроль. Как будто она держит в руках грозу — и знает, когда спустить молнию. Когда разрешить.

Она позволяла себе мечтать. О руках, впивающихся в плечи, оставляющих синяки. О крике, рвущемся из горла, не от боли — от облегчения. О теле, дрожащем в чужом ритме, как струна, натянутая до предела. Но она не сдавалась. Пока не появится тот, кто не будет просить. Кто не будет молить. Кто просто увидит. Увидит не тело — а душу. Обнажённую. Уязвимую. И примет — как награду, завоёванную в битве.

— Эй, Лер, куда несёшься, как на пожар? — Костя вынырнул из тени подъезда, будто таракан из щели. Стоит, руки в карманах, плечи сгорблены, взгляд — прилип к её бёдрам. Голос — сухой, с надрывом.

Лера не повернула головы. Только чуть приподняла подбородок. Молча. Достаточно.

— Домой, — сказала она. Голос — хрипловатый, будто после долгого молчания или поцелуя, оставшегося без продолжения. Слово повисло в воздухе, как дым.

— А может, заскочим? Пивка, чипсов… — он сделал шаг вперёд. Перегородил путь. Как страж у ворот. — Ну, чего ты как айсберг?

Она не улыбнулась.

Только уголок губ дрогнул. Мгновение. И погас.

Но этого хватило.

Костя замер. В глазах — надежда, тонущая в страхе. Он почувствовал. Что она знает. Что он смотрит. Что он хочет. И что он — не тот.

— Не сегодня, Костя, — сказала она. Голос — мягкий. Почти тёплый. Но между ними — стекло. Холодное. Непроницаемое.

— Не тот день.

— А какой? — выдохнул он. — Когда звёзды падать начнут?

Она замедлилась. Почти остановилась.

— В другой день, — прошептала. И в этом «другой» прозвучало: может быть. Когда-нибудь. Если ты выдержишь.

Потом — прикосновение.

Ладонь на его руке. На мгновение. Тёплая. Настоящая. Как случайный луч сквозь тучи. Пальцы скользнули по его запястью — чуть выше, где пульс бьётся быстрее. Лёгкое давление. Как обещание.

— Спасибо, — сказала она.

И пошла.

Не оглянулась.

Он сжал пальцы — будто хватал воздух. Запах. Момент. Всё, что уже исчезло. Его грудь сжалась. Хотел крикнуть. Хотел бежать. Догнать. Удержать. Но ноги не слушались.

А она уже таяла в мареве, словно призрак, рождённый жарой. Оставляя после себя только зной… и этот дурманящий аромат — ваниль, мускус, дешёвые духи, пьянящие, как обещание, которое она не обязана сдерживать.

Все хотят. Все жаждут. Но не все умеют ждать. Не все достойны прикоснуться.

Лера была не просто красивой. Она была настоящей. Как картина, написанная кистью, дрожащей от чувства.

Высокая. Статная. Волосы — каштановые, длинные, как шёлковый водопад, ниспадающий по спине. У кончиков — лёгкая волна, будто ветер целует их каждый день. Прядь выбивается на виске, прилипает к влажной коже. Она не поправляет. Пусть знает — я не идеальна. Я живая.

Глаза — тёмные. Почти чёрные. Но когда солнце ловило их — вспыхивали золотые искры. Как угли, раздуваемые дыханием. Взгляд — не дерзкий, но непокорный. Как будто говорит: ты можешь смотреть, но не прикасайся без разрешения.

Губы — пухлые, сочные. Даже в молчании — будто шепчут: я ещё не сказала всего. Я ещё не закончила.

Джинсы обтягивали бёдра, как вторая кожа. Каждый изгиб — подчёркнут. Каждое дыхание — заметно. Ткань натягивается, когда она делает шаг, обрисовывая округлость ягодиц, линию бедра, изгиб колена. Она знает, как она идёт. Знает, как на неё смотрят. Знает, как влияет.

Ей не нужен был макияж. Не нужны кричащие наряды. Она была — и этого хватало. В этой простоте — её сила.

Она знала, что на неё смотрят. Что её хотят. И это знание пьянило. Как власть. Как полёт. Как танец на краю пропасти — и уверенность, что не упадёшь. Потому что ты не упадёшь. Ты летишь.

Дверь хлопнула. Дом. Тишина. Только шум в ушах — от города, от жары, от него. От себя.

Она вошла в ванную. Включила свет. Холодный, белый. Зеркало — большое, в раме из потускневшего серебра. Отражение — не размытое, не льстивое. Честное.

Она смотрела на себя.

Сначала — в глаза. Ты знаешь, кто ты. Ты не прячешься.

Потом — вниз. Медленно. Как будто впервые видит.

Пальцы коснулись шеи. Провели по ключицам. По груди. Легко, как по струнам. Под тканью майки — соски напряглись, вспомнив взгляды, прикосновения, фантазии. Она улыбнулась. Не кокетливо. А восхищённо.

— Вот она, — прошептала. — Я. Вся.

Рука скользнула ниже. По животу. По бедру. Остановилась на изгибе талии. Она провела ладонью по себе, как по полотну, которое сама написала. Каждый изгиб — её творение. Каждая линия — её победа.

«Я не для них. Я для себя.»

Она провела пальцем по губам. Немного влажно. Немного дрожит. Закрыла глаза. Представила, как чужие губы касаются её шеи. Как дыхание горячее на коже. Как руки медленно, почти неуверенно, снимают майку…

Открыла глаза. Взгляд стал тяжелее. Глубже. В нём — не стыд. А желание. Чистое. Настоящее.

Она улыбнулась. И погасила свет.

В комнате — полумрак. Только свет из окна, режущий полосой по полу. Она сидит на кровати, обнаженная, спиной к стене.

Тишина.

И вдруг — дрожь. По плечам. По рукам. По губам.

«А вдруг я никому не нужна? Вдруг это всё — маска? Вдруг я просто… пустая?»

Она обхватила себя руками. Сжала. Как будто хочет удержать то, что может исчезнуть.

Глаза закрылись. На ресницах — влага. Не слёзы. Ещё нет. Но близко.

«Я сильная. Я сильная. Я желанная.»

Повторяет, как заклинание. Пока дрожь не уходит. Пока кожа не перестаёт гореть. Пока сердце не замедляется.

Она встаёт. Подходит к окну. Смотрит на город. На чужие огни. На чужие жизни.

— Я здесь, — шепчет. — Я живая.

И в этом шёпоте — не мольба. А утверждение.

Александр. Начало.

Он появился в конце августа. Когда лето уже сдавало позиции, отступая перед первыми прохладными ночами, но ещё цеплялось за день, как за последний шанс — оставляя тепло в складках асфальта, в тени деревьев, в запахе пыльной листвы. Воздух стал прозрачнее. Тише. Готов к переменам.

Александр. Двадцать пять. Не мальчик. Не старик. Мужчина. Закалённый. Как сталь после огня.

Приехал помогать брату с ремонтом на окраине. Высокий — не просто ростом, а присутствием. Короткая стрижка, тёмные волосы, чуть седина на висках — не от возраста, а от жизни. Глаза — тёмные, уставшие. Но не пустые. Не равнодушные. Они смотрели. Не мимо. Не скользили. Они проникали. Как будто могли видеть под кожей — до костей, до пульса, до того, что прячется в груди.

Руки — в царапинах, мозолях, следах краски, масла, цемента. Руки, которые делают. Не жестикулируют. Не бегают по телефону. Они держат, строят, чинят. Руки, которым можно доверить не только инструмент, но и что-то важное. Жизнь. Сердце. Секрет.

Он не пытался вписаться. Не шутил. Не выпендривался. Просто стоял у стены, как часть пейзажа. Курил. Молча. Слушал. И смотрел на неё. Не как все. Не как охотник. А как будто узнал. Как будто она — не случайность, а ответ.

— Это Лера, — сказал кто-то, толкнув её вперёд. Как товар. Как рабыню на рынке. Голос грубый, с ухмылкой.

Александр не улыбнулся. Не кивнул. Просто посмотрел. И в этом взгляде не было похоти. Было… узнавание. Как будто две души, разлучённые годами, наконец встретились в толпе, и одна из них вздохнула.

— Привет, — сказал он. Голос — низкий. Бархатный. Как бас в пустом зале. Как вибрация, которую чувствуешь под кожей.

— Привет, — ответила она. И в горле вдруг стало сухо. Как в пустыне. Язык прилип к нёбу. Грудь сжалась. Он не смотрит на тело. Он смотрит на меня.

«Он видит. Он видит меня.»

Он не флиртовал. Не шутил. Не говорил глупых комплиментов вроде «какие у тебя глаза». Просто сидел у костра, когда другие орали, пили, танцевали, как в безумном шабаше. А когда она засмеялась — тихо, от души, голова запрокинулась, шея обнажилась — он повернулся и посмотрел так, будто записывал этот звук в память. Навсегда. Как редкую мелодию, найденную в старой граммофонной пластинке.

Однажды вечером.

Остальные ушли. Остались только они. И догорающий костёр. Искры взлетали в небо, как маленькие звёзды, рождённые в пламени. Треск дров. Холодный ветер в шее. Запах дыма, земли, её волос — ваниль и мускус. Тишина — не пустая, а напряжённая. Как перед первым поцелуем.

— Ты не такая, как они, — сказал он, не отрывая взгляда от огня. Голос — тихий, но чёткий. Каждое слово — как камень, брошенный в воду.

— А какая? — спросила она, чертя палочкой в пепле узоры. Круги. Спирали. Путаницу, которую невозможно распутать.

— Ты не играешь.

— А если играю? Если я — актриса? — она улыбнулась. Но губы дрогнули. Слишком быстро.

— Тогда ты играешь по-настоящему. Не ради внимания. А потому что это — ты.

Она усмехнулась. Но внутри что-то дрогнуло. Как цветок, коснувшийся солнца после долгой зимы. Как струна, на которую впервые положили палец.

«Он не просит. Он знает.»

— Все говорят, что я шлюха, — сказала она. Голос дрогнул на первом слове. Будто дверь, которую годами держали закрытой, наконец открылась. Скрипнула. Пропустила воздух.

Он молчал. Только смотрел. Не отвёл глаз. Не сжал челюсть. Не осудил. Просто был.

— Потому что нравлюсь, — выдохнула она. И в этом «нравлюсь» не было гордости. Только усталость. Глубокая, как шахта. — Потому что улыбаюсь — и думают, что я доступна. Что моё тело — не моё.

Пауза. Тяжёлая. Как камень на груди. Только треск костра. Ветер. И её дыхание — чуть чаще.

— Что, если я двигаюсь — значит, соблазняю. Если смеюсь — прошу. Если смотрю в глаза — готова.

Пальцы сжались в кулак. Потом разжались. Она смотрела в пепел. Не на него. Не могу. Не сейчас.

— Я не шлюха. Я просто… не умею быть невидимой. А они не умеют видеть меня. Видят только тело. Форму. То, что можно взять.

Она замолчала. Глаза блестели. Но слёз не было. Только боль. Давняя. Глубокая. Как шрам, который никто не видит. Как трещина в фундаменте дома, который всё ещё стоит.

Тишина повисла. Густая. Тяжёлая. Как дым.

И в ней он спросил — тихо, почти шёпотом:

— А ты… хочешь быть желанной?

Не как тело. Не как мимолётное искушение. А… чтобы тебя хотели — до дрожи. До боли. Чтобы твоё дыхание сбивалось от одного взгляда. Чтобы кто-то смотрел на тебя — и чувствовал: это — моё. Не потому, что взял. А потому что нашёл.

Она сглотнула. Голос предал её — дрогнул:

— Хочу, чтобы хотели. Но не как тело, которое можно взять… а как женщину, которую боятся потерять.

Голос упал до шёпота:

— Чтобы после прикосновения я не чувствовала себя использованной… а — нужной.

Пауза.

— Чтобы я чувствовала: меня выбрали. А не взяли.

Он посмотрел на неё. Долго. Молча. Пронзительно. Так, будто видел не только её лицо, но и каждый страх, каждую мечту, каждый запертый в груди крик.

Потом протянул руку.

Не для поцелуя. Не для объятий.

Просто: возьми, если хочешь.

Она посмотрела на его ладонь — в мозолях, в царапинах, сильную, тёплую. Эта рука не уронит. Эта рука не обманет.

И взяла.

Он не поцеловал её. Не обнял. Просто встал и повёл домой.

Ни слова. Ни жеста. Только прикосновение — её пальцы в его ладони. Его большой палец, лёгкий, как дуновение, провёл по её костяшкам. Я здесь. Я не отпущу.

Они шли молча. По пустой улице. Под звёздами. Ветер касался её шеи. Она чувствовала его плечо — рядом. Чувствовала, как его пульс передаётся через руку. Как он держит её. Не физически. А всей своей сутью.

И в этом простом жесте — рука, протянутая через тишину — было больше страсти, больше обещаний, больше любви — чем во всех поцелуях, которые она когда-либо получала.

Год спустя. Свадьба.

Свадьба была тихой. Без фейерверков. Без оркестра. Без парадных улыбок, натянутых, как маски. Только самые близкие — те, кто видел их отдельно и теперь впервые увидел вместе. Старый дом, обвитый плющом и цветущим шиповником, будто природа сама одобрила этот союз. А в центре всего — Лера.

Она шла по усыпанной лепестками тропинке, не торопясь, как будто время остановилось. В белом платье, которое облегало её тело, будто было соткано из её собственной кожи. Шёлк стекал по бёдрам, подчёркивая каждый изгиб, каждый вздох, каждое движение — будто ткань дышала вместе с ней. Платье не скрывало. Оно выставляло напоказ. Линию шеи. Изгиб спины. Грудь, приподнятую, словно в ожидании. Бёдра — мощные, женственные, как у древних богинь плодородия. Каждый шаг — как ритуал. Каждое дыхание — как признание.

Александр стоял у алтаря. В его глазах не было показной радости, только глубокое, почти животное спокойствие — как у человека, который наконец нашёл то, что искал всю жизнь. Он смотрел на неё не как на невесту. Как на своё право. Не купленное. Не требующее доказательств. Заслуженное. Выстраданное. Принятое.

И когда она подошла, он не улыбнулся. Просто протянул руку. И в этом жесте — больше обещаний, чем в любых клятвах.

После церемонии — тихий ужин под раскидистым клёном. Смех. Тосты. Добрые пожелания. А потом — номер в старинной гостинице, с высоким потолком, деревянным полом, скрипящим под ногами, и кроватью, застеленной чёрным шёлковым бельём — как приглашение в мир, где нет запретов, только правда.

Дверь закрылась. Мир остался за спиной.

Он снял пиджак, не торопясь, будто каждый жест — часть ритуала, который нельзя нарушать. Бросил его на стул. Пальцы расстегнули галстук — медленно, как будто снимают оковы. Подошёл к ней. Медленно. Уверенно. Не как хищник. А как тот, кто знает: добыча уже его. Просто ещё не осознала этого.

— Ты моя, — сказал он. Не вопрос. Утверждение. Клятва.

— Да, — прошептала она, голос дрожал — не от страха, а от ощущения: это наконец-то происходит. Это — настоящее.

— И только моя? Навеки?

— Только твоя. Навсегда.

Он начал снимать с неё платье — медленно, пуговица за пуговицей, будто разворачивал драгоценный подарок, предназначенный только для него. Каждое движение — точное, выверенное, полное обожания. Когда ткань упала к её ногам, он замер, чтобы просто смотреть.

На её шею — тонкую, с пульсирующей жилкой, бьющейся, как метроном страсти.
На ключицы — будто две дуги, вырезанные из мрамора.
На грудь — подчёркнутую кружевным бельём, словно сад, скрытый за решёткой.
На живот — плоский, с лёгкой впадинкой пупка, куда он мечтал впиться губами.
На бёдра — округлые, мощные, женственные.
На линию, где кожа становится особенно нежной, особенно чувствительной — будто шёлк, натянутый на огонь.

«Он смотрит. Не как другие. Он видит. Видит не тело. Видит меня.»

— Ты такая… горячая, — прошептал он, коснувшись пальцем её ключицы. Кожа под пальцем вздрогнула, как струна. — Даже когда просто стоишь, словно статуя, ты обжигаешь меня своим жаром.

Она закрыла глаза. Его прикосновение было как электрический ток — тонкий, но сильный, пронизывающий каждую клеточку её тела. По позвоночнику — мурашки. Между ног — пульс. Глубокий. Настойчивый.

Он опустился на колени, не как раб. А как король, преклоняющийся перед своей королевой. Поцеловал внутреннюю сторону её бедра — медленно, нежно, будто пробуждая её от долгого сна. Потом — выше. Выше. Выше.

Его пальцы скользнули под резинку трусиков. Она резко выдохнула — дрожаще, как будто воздух вырвали из лёгких.

— Открой глаза, — приказал он. В голосе — властная страсть. Не требование. Призыв.

Она повиновалась.

— Я хочу, чтобы ты видела, как я тебя хочу. Как я тебя жажду. Как я тобой одержим. Я хочу, чтобы ты знала: ты — моя единственная богиня.

Он стянул с неё бельё — будто срывал последний покров тайны. Провёл языком по линии её бёдер — кожа покрылась мурашками. Потом — ниже. Ниже. Ниже.

Её половые губы — уже раскрыты, влажные, розовые, словно бутон розы, готовый распуститься под лучами солнца. Смазка стекала, блестела, как капли росы на лепестках после ночного дождя.

Его губы коснулись её — и она вскрикнула. Не от боли. От невыносимого наслаждения. От долгожданного освобождения.

Его язык двигался — медленно, уверенно, точно. Он знал, где задержаться. Где надавить. Где замедлиться. Как художник, рисующий шедевр, который никто больше не увидит.

— А-а… — застонала она, хватаясь за его волосы, как тонущий за соломинку.
— Да, — прошептал он, не отрываясь. — Вот так. Кричи. Не сдерживай себя. Пусть весь мир знает, как ты прекрасна. Как ты желанна.

И она кричала — отдаваясь во власть страсти, как дикая кошка, попавшая в сети любви. Её бёдра двигались сами — в такт его языку, в такт пульсу, в такт сердцу, которое билось не в груди, а между ног.

Первый оргазм настиг её, как удар молнии — внезапный, глубокий, всепоглощающий, почти болезненный. Тело выгнулось дугой, будто натянутая струна, готовая лопнуть. Грудь дрожала, как птица в клетке. Глаза закрылись — будто она погрузилась в беспамятство.

— А-а-а!..

Он не останавливался. Не отпускал. Продолжал ласкать, целовать, любить — пока она не начала молить о пощаде, пока её тело не стало дрожать, как после изнурительного бега, пока она не потеряла связь с реальностью.

Потом встал — не как победитель. А как воин, вышедший из битвы за душу. Снял рубашку, обнажив тело — сильное, мускулистое, покрытое лёгким пушком, с шрамом на боку — память о прошлом, свидетельство пережитого. Он не прятал его. Он гордился.

Пальцы дрожали — не от волнения, а от сдерживаемого желания, от неутолимой жажды. Он был близок к взрыву, но держался — ради неё. Ради этого момента.

Он подошёл к ней, взял её за руки, завёл за голову — не как цепи, а как обещание: ты моя. Навсегда.

— Хочешь? — спросил он. В голосе — не просьба. Приказ. Но в нём — мольба.

— Да, — прошептала она, задыхаясь от нетерпения. — Возьми меня. Трахни. Сделай со мной всё, что угодно.

— Как?

— Как захочешь. Как тебе нравится. Только не останавливайся. Я хочу чувствовать тебя внутри. Хочу, чтобы ты наполнил меня до краёв.
Он разделся донага. Предстал перед ней — не как миф, не как идеал, а как мужчина. Сильный. Настоящий. Живой. Кожа — тёплая, слегка влажная от напряжения, мышцы — напряжённые, как тетива. Шрам на боку — серебристый, старый, как память. Он не прятался. Он был обнажён — не только телом, но и душой.

Его член — толстый, длинный, с набухшими венами, пульсирующий, как живое существо. Головка — тёмная, набухшая, блестящая от влаги, как спелый плод, готовый сорваться с ветки. Он не скрывал своего желания. Оно было открыто. Честно. Жаждущее.

Он вошёл в неё — медленно, осторожно, нежно, будто погружался в бездну, входил в священный храм. Глубоко. До самого конца. До самой души. Первый толчок — как возвращение домой.

— А-а-а! — закричала она. Не от боли. От невероятной наполненности. От ощущения единства. От слияния двух тел и двух душ. Кровь ударила в виски. Грудь сжалась. Всё внутри — вспыхнуло.

Он остановился — дал ей привыкнуть. Прийти в себя. Насладиться моментом. Прижал лоб к её лбу. Дышал с ней в унисон. Потом начал двигаться — сначала медленно, плавно, нежно. Потом быстрее. Сильнее. Увереннее. Как танец любви, выученный наизусть, но исполняемый впервые.

— Смотри на меня, — приказал он. Голос — хриплый, срывающийся, как будто из глубины глотки.

Она смотрела — не отрываясь. В его глазах — не просто похоть. Испепеляющая одержимость. Будто он готов отдать всё — дыхание, кровь, жизнь — за один её взгляд.

— Ты… ты заполняешь меня… — выдохнула она, бёдра сами поднимались навстречу ему.
— Да… Ты вся моя. Я только твой.
— Ты такая тугая… Такая горячая… Такая желанная…
— Глубже… — прошептала она, закусывая губу.
— Да… Ты моя…
— Да… Только твоя… Навсегда…
— Ты чувствуешь меня?
— Да… Каждый сантиметр… Каждую вену… Ты такой большой…
— А ты — такая горячая… Ты обхватываешь меня… Ты сжимаешь меня… Ты сводишь меня с ума…

Она стонала — не сдерживаясь. Каждый звук — как признание. Каждое движение — как молитва. Её тело двигалось в ритме с ним, как будто они — одно целое. Бёдра сжимались, расслаблялись, содрогались.

— Не останавливайся… — прошептала она, хватаясь за его спину, впиваясь ногтями. — Я хочу… Чтобы ты кончил в меня… Я хочу ощутить твою сперму внутри… Хочу почувствовать, как ты наполняешь меня. До краёв.

— Да… да… — хрипел он, теряя контроль. Руки сжимали её бёдра, как будто боялись потерять.
— Я кончаю… — выдохнула она, содрогаясь от оргазма.
— Да… да… — закричала она, взрываясь от наслаждения, как звезда в ночном небе. Тело выгнулось, как лук, готовый выпустить стрелу. Глаза закрылись. Лицо исказилось от экстаза.

Он не останавливался. Двигался, пока не почувствовал, как член пульсирует, как напряжение рвётся наружу, как всё внутри сжимается в один ком.

— Лера… — простонал он, сжимая её. — Я… кончаю…

Он вылился в неё — горячо, глубоко, до последней капли. Наполнил её своей любовью, страстью, жизнью. Каждый толчок — как удар сердца. Каждое извержение — как признание.

Она почувствовала, как его сперма наполняет её. Как он сжимает её бёдра. Как стон вырывается из его горла — крик победителя. Не над ней. За неё.

Он не отстранился. Остался внутри. Как корень. Как часть её. Прижал к себе. Поцеловал в висок — как благословение. Как обещание.

— Ты живая, — прошептал он, задыхаясь от счастья. — Настоящая. Желанная. Ты — огонь.

Она прижалась к нему. Сердца бились в унисон — как мелодия любви, написанная без нот.

— Я и есть огонь, — выдохнула она. — Только для тебя. Только для тебя я готова гореть вечно.

Пролетели три года

Время прошло, будто вырезанное из одного куска плоти — жаркого, тяжёлого, насыщенного телом, дыханием, шепотом на ушко, прикосновениями, которые не требуют слов.

Лера и Александр.

Они не просто жили — они дышали друг другом. Как два лёгких одного организма. Как два сердца, бьющих в одном ритме.

Каждый поцелуй — как первый. Страстный. Волнующий. Обещающий блаженство.
Каждый взгляд — как признание. Нежное. Трепетное. Искреннее.
Каждая ночь — как ритуал. Священный. Таинственный. Неповторимый.

Они не теряли страсть. Они разжигали её. Каждый день — как вызов. Каждое прикосновение — как обещание. Каждый оргазм — как возвращение домой.

Она стала ещё красивее. Не из-за макияжа или нарядов. А потому что сияла. Изнутри. От счастья. От любви. От ощущения, что её выбрали. А не взяли.

Он стал мягче. Не слабее. Глядя на неё, он позволял себе быть уязвимым. Позволял любить. По-настоящему.

Они были не идеальны. Иногда ссорились. Иногда молчали. Но всегда возвращались. Потому что знали: они — не просто пара. Они — одно. Как две половинки, наконец соединённые.

И в этом — была их сила. Не в страсти. Не в плоти. А в выборе. Каждый день. Каждый миг.
Я выбираю тебя. Снова. И снова. И снова.
Но потом он уехал.

Командировка. Год. Проект на Урале — город, вырезанный из льда и бетона, с небоскрёбами, как пальцы, тянущиеся к серому небу. Окна — зеркальные, холодные, отражающие только пустоту. Он звонил. Писал. Присылал фото заката над промзоной — багровое пятно на фоне дымовых труб. Но Лера чувствовала пустоту. Не в доме. В себе. Будто сердце вынули, а оставили только полость, где раньше билось что-то живое.

Её тело помнило его.

Помнило, как он держит её за шею, когда входит сзади — не грубо, а с силой, как будто хочет вдавить её в пол, в стену, в реальность, где она принадлежит только ему. Как целует внутреннюю сторону бедра перед тем, как начать — медленно, как будто разжигает костёр, который нельзя потушить. Как шепчет: «Ты моя богиня» — и в этом нет собственничества, а только поклонение. Как будто он не владеет ею. А молится.

Но без него желание не исчезло. Оно выросло. Мутировало. Стало диким, как зверь, выпущенный из клетки. Не подконтрольным. Не стыдливым. Жаждущим.

И впервые за долгое время она вспомнила.

Воспоминание: восемнадцать лет. Лето.

Тогда она жаждала. Не просто внимания. А обладания. Хочешь — чтобы на тебя смотрели. Чтобы руки дрожали, когда ты проходишь мимо. Чтобы дыхание сбивалось. Чтобы кто-то не выдержал и коснулся.

Она помнила, как стояла у окна, смотрела на парней во дворе. Как они переглядывались, как взгляды цеплялись за её бёдра, за грудь, за шею. Как один из них — Костя — пытался подойти. Как она оттолкнула его. Не потому что не хотела. А потому что не тот.

Тогда её называли шлюхой. За то, что улыбалась. За то, что двигалась. За то, что сияла.
Но она знала: она не такая. Она не продавала. Она ждала.

Только теперь, в тишине пустой квартиры, в одиночестве, она вдруг захотела стать той, о которой тогда говорили.
Хочу, чтобы меня хотели. Хочу, чтобы руки дрожали. Хочу, чтобы кто-то не выдержал. Хочу, чтобы сказали: «Ты — шлюха», и я ответила: «Да. Только для тебя».

Не потому что она изменилась.
А потому что внутри что-то открылось.
Не стыд. А желание.
Не разврат. А освобождение.

Она не хотела изменять Александру.
Но она хотела почувствовать.
Хотела быть желанной — не как жена, не как любовница, а как соблазн.
Как женщина, ради которой готовы сжечь всё.
Как та, кого нельзя не тронуть.

Настоящее. Бар. Поздний вечер.

Тени ползут по стенам, как масло. Свет гаснет, оставляя только блики на стекле, на металле, на обнажённом плече.

Она сидит у стойки. В чёрном платье без бретелек. Вырез — глубокий, дерзкий, обнажает не только ключицы, но и напряжённую тишину под кожей. Джинсы были бы слишком дерзкими. Платье — слишком откровенным. А это — идеально. Как вызов, замаскированный под элегантность.

Волосы — распущены. Струятся по плечам, как тёмный шёлк, намокший от ночи. Каждый волос — приглашение. Каждое дыхание — вызов.

В руке — бокал виски со льдом. Янтарная жидкость. Холод. Она пьёт медленно. Не спешит. Будто знает: ночь ещё не началась.
Но уже начинается внутри.

Её соски напряжены под тонкой тканью. Между ног — пульс. Лёгкий, но настойчивый. Как напоминание: ты живая. Ты женщина. Ты хочешь.

И тогда он появляется.

Михаил.

Не мальчик. Не юнец с дешёвым парфюмом. Мужчина. За сорок. Возраст, когда голос становится глубже, а взгляд — тяжелее. Высокий. С сединой у висков — серебряные нити, вплетённые в ночь. Костюм — тёмный, идеально сидит, не кричит о цене, а шепчет: я знаю, кто я.

Он не подходит сразу. Сначала смотрит. Долго. Как будто читает её. Не глазами. Телом. Изучает угол подбородка, дрожь пальцев, как она держит бокал, как вздымается грудь. Воздух между ними сжимается. Напряжение — как перед грозой. Как перед ударом.

Потом приближается. Не как тень. Как тот, кто уже решил: она — моя.

— Вы одна? — его голос — бархат, опаляющий кожу. Низкий. Тёплый. С оттенком усталой уверенности.

— Да, — отвечает она, не оборачиваясь. Будто ждала.
Или боялась. Или мечтала.

— Жаль, — говорит он, ставя рядом свой бокал. Виски. Безо льда. — Такие женщины не должны быть одни. Они — как звёзды. Созданы, чтобы сиять.

— Почему? — спрашивает она, наконец поворачиваясь. Взгляд — как лезвие.

— Потому что их должны хотеть. Каждый день. Каждый час. Каждую секунду. И не просто хотеть. А преклоняться. Как перед богиней.
Не как перед вещью. А как перед тайной.

Она улыбается. Впервые. Улыбка — как вспышка молнии. Короткая. Опасная.
Он знает. Он видит. Он не боится сказать.

— А если у меня муж?

— Тогда он должен быть королём. Тот, кто знает, что держит в руках — королеву. А не тюремщик, держащий её в темноте, заставляя увядать.
Или, может быть, он просто уехал. А вы остались. Живая. Горячая. Готовая к чему-то новому.

Она смотрит на него. Впервые в упор. Её взгляд — как лезвие, проводящее по коже.
Он не лжёт. Он не льстит. Он говорит правду. И это страшнее любого обмана.

Его глаза — серые. Холодные. Как зимнее небо. Но в глубине — огонь. Готовый вырваться.
Он не хочет просто переспать. Он хочет обладать.

— Вы не боитесь говорить такие вещи?

— Я не боюсь правды. Она — как вино. Пьянит. Освобождает.
А вы? Вы боитесь чувствовать?

— А если я скажу, что мне это нравится?

— Тогда скажу: прекрасно. Значит, вы — честная. А честность — редкость.
Особенно в женщине, которая знает, чего хочет, но боится признаться даже себе.

Он не касается. Не предлагает. Только говорит.
А она слушает. Заворожённо. Как будто его слова — это уже прикосновение.
Каждое слово — как поцелуй на шее.
Каждая пауза — как палец, скользящий по внутренней стороне бедра.
Каждая интонация — как дыхание в ухо.

И внутри всё напрягается. Как струна. Готовая лопнуть.

«Я не изменяю. Я просто хочу… почувствовать. Хочу, чтобы кто-то сказал: «Ты — моя». Хочу, чтобы руки дрожали. Хочу быть той, о которой шепчут. О которой мечтают. О которой сгорают.»

«Я не шлюха. Но я хочу быть шлюхой. Для одного. На одну ночь. Чтобы потом вернуться к себе. К нему. К жизни. Но с новым огнём внутри.»

«Я целомудренна. Но я хочу потерять целомудрие. Не телом. А душой.»

Она сжимает бокал. Лёд звенит.
Михаил смотрит. Улыбается. Не победно.
А как тот, кто знает: она уже его. Даже если ещё не сказала.

«Я не хочу его. Я хочу этого. Хочу быть желанной. Хочу быть запретной. Хочу быть той, ради которой нарушают правила.»

«Я не изменяю. Я дополняю.»

«Если он прикоснётся — я не оттолкну. Если скажет — я пойду. Потому что впервые за долгое время я чувствую: я — женщина. Не жена. Не дочь. Не сдержанная, приличная Лера. А женщина. С огнём в крови.»

Три дня спустя. Отель.

Номер с панорамным окном. Город внизу — как расплавленное золото. Огни — как обещания, как искушения, как тысячи глаз, следящих за ней. Она стоит у окна в том же чёрном платье, будто в трауре по прежней себе — той, что молчала, сдерживалась, боялась быть собой. Пальцы сжимают край подоконника. Дышит медленно, глубоко. «Я пришла. Я не ушла. Я хочу знать. Я хочу почувствовать. Я хочу ответы.»

Дверь открывается. Он входит, закрывает её, не щёлкает замок — просто отрезает её от мира, как ножом. Не целует, не обнимает. Берёт инициативу мгновенно, без предупреждения, без жалости.

— Повернись, — говорит он. Голос тихий, но в нём — власть. Не крик, а приказ, от которого дрожит кожа.

Она поворачивается. Не как марионетка. Как женщина, которая сама решает: «Да. Сейчас я подчинюсь. Потому что хочу. Потому что больше не могу притворяться.»

— Теперь иди ко мне. Медленно. Пусть каждый шаг будет признанием. Пусть каждый изгиб — криком. Пусть каждый взгляд — обещанием.

Она идёт не как на эшафот, а как на встречу с собой — с той, кого она прятала, кого боялась, кого жаждала. Каждое движение — вызов. Каждый изгиб бедра — обещание. Каждое дыхание — приглашение. Ткань платья шуршит, как шепот на ушко. Соски напряжены. Между ног — пульс. Глубокий. Настойчивый. «Я хочу. Я хочу. Я хочу.»

— Ты знаешь, что ты? — спрашивает он, когда она останавливается в шаге от него. Его дыхание касается её шеи.

— Нет, — выдыхает она. Голос дрожит не от страха, а от ожидания.

— Ты — наслаждение. Ты — квинтэссенция женственности, воплощённая в плоти. Ты — огонь, который не нужно тушить. А разжигать.

Он подходит ближе, пальцем касается её губ — не жадно, почти благоговейно, будто прикасается к чему-то святому, к чему-то запретному.

— Ты создана для того, чтобы тебя хотели. Чтобы на тебя смотрели, как на произведение искусства. Чтобы тебя брали — как запретный плод. Не потому что ты слаба. А потому что ты настоящая.

— Я замужем, — шепчет она. Не оправдание. Только констатация. Будто пытается удержать себя за край.

— А твоё тело — чьё? — спрашивает он. Голос — как пощёчина. Холодная. Острая. Правдивая.

— Моё… — выдыхает она.

— Нет. Оно — желание. Желание других. Многих. Ты — магнит. Притягиваешь взгляды. Не можешь остановить это. И не должна.

Она дрожит. Не от страха. От напряжения. Как лист на ветру перед бурей. Как струна, натянутая до предела. «Я боюсь. Я хочу. Я боюсь, что хочу.»

— Это грех, — шепчет она.

— Это правда. А правда эта — обжигающая. Как огонь. Как солнце. Как первый поцелуй, после которого уже не вернуться.

Он целует её — жадно, глубоко, без разрешения. Как завоеватель, врывающийся в крепость. Но не для разрушения. Для покорения. Для освобождения.

И она сдаётся. Не потому что слаба. Потому что хочет. Потому что больше не может притворяться, что не чувствует. Что не горит.

Он смотрит на неё. Долго. Оценивающе. Почти свято. Потом делает шаг вперёд, но не касается. Воздух между ними густеет.

— Подними руки, — приказывает. В голосе — повелительная страсть. Не грубость. А знание.

Она замирает на мгновение. Потом медленно поднимает руки над головой.
Не как рабыня.
Как женщина, которая сама решает: «Сейчас я отдамся. Не ему. А себе. Своему желанию. Своей свободе.»

Он касается плеча. Потом второго. Пальцы скользят по линии плеч, по ключицам, по спине — будто разматывает повязку, закрывающую рану. Платье сползает вниз, как тяжёлый шёлк, стекающий с тела. Оно падает у её ног, оставляя её в одном белье — тонком, чёрном, почти прозрачном. Как последний барьер.

Он останавливается у пояса трусиков. Приседает чуть, не отрывая взгляда.
Замирает.
Как перед порогом.
Как перед прыжком в бездну.

Пальцы касаются резинки. Медленно. Почти невесомо.
— Ты сама, — шепчет он. — Не я снимаю. Ты позволяешь.

Она не отвечает. Только сжимает пальцы в кулаки — не от страха, а от напряжения. От ожидания.
Он стягивает бельё. Движение — символичное. Как будто снимает последний покров.
Её кожа дрожит.
Мышцы сжимаются.
«Он знает. Он чувствует. Он не торопится.»

— Ты такая… тёплая, — шепчет он. — Как будто ждала меня.

— Я не ждала, — выдыхает она. — Я просто… хочу.

Он укладывает её на кровать. Не как жертву. Как королеву на трон. Её тело — не добыча. А алтарь.

Потом опускается между её ног. Не как хищник. Как тот, кто знает цену наслаждению. Кто уважает его.

Его язык — тёплый, уверенный. Как художник, знающий каждый изгиб полотна. Он знает, где задержаться. Где надавить. Где замедлиться, чтобы довести до безумия.

Она выгибается. Не как струна. Как волна, накатывающая на берег. Как земля, разрываемая изнутри.

— Нет… не так… — стонет она.

— Как? — спрашивает он. Наслаждается её мукой. Как вином.

— Быстрее… сильнее… Дай мне то, чего я хочу!

Он улыбается. Не как дьявол. Как тот, кто знает: «она уже его. Не телом. А душой.»

— Нет. Я сделаю так, как хочу я. И ты будешь умолять.

И он делает. Доводит её до крика. До слёз. До того, как она начинает молить о пощаде — и в то же время проклинает его, и обожает.

«Я не изменяю. Я освобождаюсь. Я не шлюха. Я — женщина, которая решила отдать себя. По своей воле. Я не принадлежу ему. Я принадлежу себе. И сейчас я дарю себя — как хочу. Пусть знает. Пусть чувствует. Пусть сгорает. Я больше не могу быть той, кем была. Я — другая. »

А потом входит в неё. Как нож в масло. Глубоко. До самого конца. До самой души.

Она кричит. Не от боли. От освобождения. От ощущения: «Наконец-то я позволила себе быть собой.»

Он двигается медленно. Как будто вытягивает из неё всё — соки, желания, тайны. Каждый толчок — как вопрос. Каждое движение — как ответ.

— Ты слышишь? — спрашивает, задыхаясь.

— Что?

— Город. Он слышит, как ты кончаешь. Слышит твой крик — как гимн наслаждению.

Она смеётся. Не истерично. Как безумная, которая наконец-то свободна. Как богиня, вернувшая себе трон.

— Пусть слышит. Пусть завидует. Пусть знает: я — не их. Я — своя.

Он кончает в неё. Не как выброс. Как дар. Как отдачу части себя. Как признание.

Потом лежит рядом. Гладит её по спине медленно, будто успокаивает дикого зверя, который только что вырвался на волю.

— Ты не шлюха, Лера, — говорит он. — Ты — женщина, которую подавили. Ты — вулкан, который долго молчал. Ты — огонь, который боялись разжечь.

— А если я хочу, чтобы меня хотели… все? Чтобы я купалась в обожании? Чтобы на меня смотрели, как на божество?

— Тогда пусть хотят. Используй их восхищение. Оно — твоё оружие. Твоя сила. Твоя корона.

— А если я хочу, чтобы меня брали… не только муж? Чтобы я принадлежала всем и никому? Чтобы меня желали — и имели?

Он смотрит на неё. Серые глаза — теперь мягкие. Почти нежные. Но в глубине — огонь. Он гордится.

— Тогда скажи себе: я не шлюха. Я — желанная. Я — богиня, достойная поклонения. И позволь себе быть ею. Отдавайся. Наслаждайся. И дари наслаждение — тем, кто может прикоснуться к тебе. Но помни: ты — не их. Ты — своя. Ты — свободная.

«Я не вернусь. Я не могу. Я уже не та. Я не изменяю. Я дополняю. Я расширяюсь. Я не шлюха. Я — женщина, которая решила быть желанной. Каждый день. Каждую ночь. Я не принадлежу Михаилу. Я принадлежу желанию. И я больше не боюсь своего желания.»

Возвращение.

Воскресенье. Рассвет лишь тронул горизонт. Воздух был прозрачным, тихим, как перед первым словом. Солнце медленно светило на паркет. Его лучи — золотые, тёплые — ползли по полу, касались стены, дотягивались до окна.

Лера стояла у стекла, будто ждала. В чёрном шёлковом халате, расстёгнутом на груди. Под ним — красное кружевное бельё, обтягивающее грудь, подчёркивающее изгиб талии, линию бёдер. Ткань дышала с ней. Каждое дыхание — как признание.

Раздался звук ключа в замке. Щелчок. Поворот. Дверь открылась.
Она не обернулась.

— Лера? — сказал он. Голос — хриплый от дороги, от сна, от тоски.

— Я здесь, — ответила она. Тихо. Но не шепотом. С полной грудью.

Он вошёл. Бросил сумку на пол. Не стал раздеваться. Подошёл. Обнял. Прижал к себе. Она почувствовала его руки на спине — сильные, знакомые, как шрамы. Его грудь — к её плечу. Он вдохнул её волосы. Долго. Глубоко.
— М-м… — выдохнул он.
Она почувствовала, как его дыхание стало тяжелее. Как сердце под рубашкой участилось.

Он отстранился. Посмотрел на неё.
Долго.
Не как муж на жену.
Как мужчина на женщину, которую он потерял и нашёл.

— Ты похудела, — сказал он.

— Немного, — ответила она.

— Или ты стала ещё красивее?

— Не знаю.

— Что-то изменилось.

— Что?

— Ты другая.

— Это хорошо?

— Очень.

Он провёл рукой по её шее. Медленно. От основания, где пульсирует жилка, до ключицы. Потом опустил ладонь на грудь. Пальцы коснулись кружев. Не сжали. Просто почувствовали.

— Это новое?

— Да.

— Для меня?

— Нет. Для меня. Просто захотелось почувствовать себя по-другому.

Он притянул её. Поцеловал. Губы — плотно прижаты к её губам. Язык вошёл внутрь — не как вор, а как хозяин, возвращающийся домой. Руки скользнули по спине. Опустились на ягодицы. Сжал их — сильно, как будто проверял: на месте ли? Поднял её. Она обхватила его ногами. Он держал её — легко, уверенно. Она чувствовала его член сквозь ткань. Твёрдый. Настойчивый. Живой.

— Я хочу тебя, — выдохнула она. — Сейчас.

Они вошли в спальню. Он бросил её на кровать. Она упала на спину, не сопротивляясь. Как будто ждала этого падения. Как будто хотела упасть.

Он снял с неё халат. Потом бельё. Движения — неторопливые, но не нежные. Жадные. Ткань упала на пол, как опавший лист.

Она лежала перед ним.
Грудь — обнажённая, высокая, с твёрдыми сосками, напряжёнными, как будто кричат.
Кожа между ног — влажная. Смазка блестела на лобке, как роса на траве после ночи.
Она не закрывала себя. Не стыдилась.

«Я не та, что была. Я — та, кем стала.»

Он снял рубашку. Потом брюки. Остался голым. Его тело — сильное, мускулистое, с шрамом на боку — свидетельство жизни. Член — твёрдый, набухший, с пульсирующими венами.

Он подошёл к ней. Присел на край кровати. Коснулся её груди. Провёл пальцем по соску.
Она вздрогнула.
Потом провёл рукой по животу. Медленно. Спустился ниже. Коснулся половых губ.
Тёплые. Влажные. Готовые.

— Ты такая горячая, — прошептал он.

— Я всегда была горячей, — ответила она. — Просто раньше не знала, насколько.

Он встал на колени. Раздвинул её ноги. Поднял их. Приподнял таз. Вошёл в неё.
Медленно.
Глубоко.
До конца.

— А-а-а! — закричала она. Голос был громким. Не сдержанным. Не стыдливым.
Она отдалась.
Не телом.
А душой.

Он остановился. Остался внутри. Ждал. Позволял ей привыкнуть. Позволял себе почувствовать: она — моя.
Потом начал двигаться. Медленно. Потом быстрее. Глубже.

— Боже… ты такая нежная, — прохрипел он.

— А ты такой большой, — выдохнула она. — Ты заполняешь меня. Всю.

Он продолжал двигаться. Руки — на её бёдрах. Держал её. Прижимал к себе.
Каждый толчок — как удар сердца.

— Ты помнила меня? — спросил он.

— Каждую ночь, — ответила она.

— А как?

— Я лежала и представляла, как ты берёшь меня сзади. Как держишь за шею. Как говоришь: «Ты моя».

Он стиснул зубы. Не сказал ничего. Только двигался дальше. Быстрее. Сильнее.

«Ты моя. Ты моя. Ты моя.» — повторял он про себя, как молитву.

Она поднимала бёдра. Навстречу. В такт. Каждый толчок — глубже. Каждое движение — сильнее.

— Да… да… сильнее, — просила она.

Он схватил её за бёдра. Прижал. Увеличил темп. Двигался резко. Грубо.
Но не жестоко.
С любовью, в форме страсти.

— Ты такая раскрепощённая, — сказал он. — Раньше ты стеснялась.

— Я боялась быть развратной, — сказала она. — А теперь нет.

— Почему?

— Потому что я поняла. Мне нравится быть желанной. Мне нравится быть страстной.

«Я не стыжусь себя. Я не прячусь. Я — женщина. И я хочу.»

Он перевернул её на четвереньки. Взял за бёдра. Вошёл сзади — глубоко, до самого основания. Она выгнулась, как струна, впуская его внутрь. Кожа на пояснице покрылась мурашками.

— Смотри в зеркало, — сказал он, наклоняясь к её уху. — Смотри, как я тебя трахаю.

Она открыла глаза. В зеркале — её лицо: губы приоткрыты, взгляд затуманен, шея выгнута. А за спиной — он. Его руки сжимают её бёдра, мышцы спины напряжены, как тросы. Каждый толчок отбрасывает тень на стену — ритмичную, животную.

— Видишь? — прошептал он, дыша в шею. — Ты — огонь.

— Да, — выдохнула она.

— Я хочу, чтобы ты горела.

— Горю, — прошептала она. — Всем телом. Всей душой.

Она кончила — резко. Всё тело сжалось. Ноги задрожали. Из горла вырвался стон — глубокий, хриплый, как крик птицы в ночи. Она упала на предплечья, не в силах держать позу.

«Я не сдерживаюсь. Я не хочу.»

Он не остановился. Продолжил двигаться. Увеличил темп. Двигался жестче. Глубже. Сильнее. Чувствовал, как её влагалище сжимается вокруг него, как пульсирует, как отвечает на каждый толчок.

«Она — моя. И я — её. Навсегда.»

— Ты моя, — сказал он. — Моя сексуальная женщина.

— Да, — прошептала она. Голос дрожал — не от стыда, а от ощущения: он видит её. Всю.

— И я хочу, чтобы все знали, какая ты.

— Что? — спросила она, открывая глаза. Взгляд был прямым, почти вызывающим.

— Что у меня самая красивая, самая горячая жена. Что мне хочется хвастаться тобой. Как мальчишке, который нашёл что-то ценное. Как идиоту, который влюбился.

Она улыбнулась — легко, почти грустно.

— Это тебя возбуждает?

— Да, — сказал он. — Очень.

Потом медленно вышел из неё. Подхватил под руки, развернул. Усадил на колени, лицом к себе.

— Сядь на меня, — прошептал он

Она поняла. Поднялась на колени, обхватила его бёдра. Взяла его член в руку. Медленно опустилась, впуская его внутрь — до самого конца. Она чувствовала, как он пульсирует внутри, как его тело отзывается на каждое её движение.

— А если бы… — начала она, — если бы кто-то ещё, кроме тебя, трахнул меня?

Он замер. Перестал дышать. Глаза впились в неё, как будто пытался прочесть, шутит она или говорит всерьёз.

— Что? — спросил он. Голос был резким, как стекло по коже.

— Только честно, — повторила она. — Ты бы хотел?

Он молчал. Сжимал зубы. Дышал тяжело, через нос. Внутри всё горело: ревность, страх, но ещё глубже — что-то тёмное, первобытное, почти животное. Что-то, что он никогда не позволял себе назвать.

— Наверное, да, — наконец выдохнул он. — Такая женщина, как ты… её должны хотеть. Ею должны наслаждаться.

— И не считал бы меня шлюхой?

— Нет.

— Почему?

— Потому что шлюха — это когда продаёшь себя. А ты… ты даришь себя. И это другое.

Она задрожала — не от холода, а от напряжения, от осознания. Внутри что-то щёлкнуло, будто замок, который долгие годы держал её в тени, наконец открылся. Дверь, за которой она пряталась, распахнулась. Она больше не боялась быть собой.

— А если я… скажу, что уже отдавалась другому? — произнесла она тихо.

Голос был спокойным, но в комнате сразу стало тяжело дышать. Даже воздух застыл.

Он не двигался. Не моргал. Только зрачки расширились, как у зверя в темноте. В глазах — удар. Боль. И что-то ещё, что он не мог назвать.

— Что? — спросил он. Голос — низкий, как эхо из глубины.

— Я… была с другим мужчиной, — призналась она.

Она не отвела взгляд. Смотрела прямо. Он молчал. Ждал. Она знала — теперь нужно говорить дальше.

— Когда? — спросил он.

— Пока тебя не было.

— Сколько раз?

— Один.

— И? — он по-прежнему смотрел в пол.

— Мне было… стыдно, но… очень хорошо — сказала она.

Он не ударил. Не закричал. Не встал. Просто лежал, сжав челюсти, руки лежали на ее бедрах, напряжённые, как канаты. Потом медленно поднял глаза. Посмотрел на неё. Долго. Без злости. Без слёз. Потом опустил взгляд на их соединение. Его член был всё ещё внутри неё. Напряжённый. Пульсирующий. И, к своему ужасу и стыду, он почувствовал, как стал ещё твёрже после её слов.

— Ты… кончала с ним? — спросил он. Голос был тихим. Слово «кончала» он произнёс медленно, с усилием, будто вытаскивал изнутри.

— Да, — ответила она.

— Громко?

— Очень.

Её губы дрожали. Не от страха. От воспоминания. От того, как она кричала, как теряла контроль, как позволяла себе быть безумной.

— И он знал, что ты — моя жена?

— Да.

— И всё равно взял тебя?

— Да.

— Говорил, что ты — его?

— Нет.

Она сделала паузу. Сглотнула. Потом сказала тихо:

— Он сказал… что такие женщины не принадлежат никому. Что их должны хотеть все.

Александр застонал. Глубоко. Изнутри. Звук вышел хриплым, как у раненого зверя. Он не закрыл глаза. Не отвернулся. Просто лежал. Его тело напряглось, дыхание стало тяжелее.

— Расскажи… — прошептал он.

— Всё.
Она посмотрела на него и улыбнулась. Не злорадно, не с вызовом, а спокойно — как будто наконец поняла: он действительно хочет это услышать. Не из любопытства. Не из боли. А потому что внутри него тоже есть огонь, который нужно разжечь.

— Ты уверен? — спросила она.

— Да, — прохрипел он, словно вырывая это слово из глубины, как израненное признание. Он знал, что после этого уже не будет прежнего. Что что-то в них навсегда изменится. Но хотел. Несмотря ни на что.

Она почувствовала давление внутри — полное, почти болезненное наполнение. Её тело чувствовало его, обхватило, сжалось.

— А-а… — выдохнула она, голова запрокинулась.

Она говорила спокойно, без пауз, как будто рассказывала о чём-то, что уже стало частью прошлого, но всё ещё живо в её теле.

— Он был старше. Сильный. Не такой, как ты.

— Какой? — спросил Александр.

— Брутален. Он не спрашивал. Он брал. Делал, что хотел.

— Где? — голос его был тихим, сдавленным.

— В отеле. В номере. Был вечер. Вид на город.

— Как ты туда попала?

— Он пригласил. Я пошла. Я знала, что это случится.

— Почему?

— Он сказал: «Ты не для одного мужчины. Ты — для наслаждения».

— И ты поверила?

— Да. Я поверила.

— Что он сделал?

— Он снял с меня одежду. Медленно. Смотрел. Не торопился. Говорил: «Ты идеальна. Ты — шедевр».

— Что ещё?

— Он держал меня за шею. Сильно. Сказал: «Кончи для меня. Пусть весь город слышит».

— И ты?

— Да. Я закричала. Не сдерживала себя.

— Громко?

— Да. Я кричала. Как будто меня заново открывали.

— А он?

— Он кончил в меня. Глубоко. Сказал: «Ты не шлюха. Ты — королева секса. Ты рождена для наслаждения».

— А ты… думала обо мне?

— Да.

Она замолчала. Долго. Потом посмотрела на него, и в её глазах было не столько раскаяние, сколько признание.

— Я думала о тебе. Я представляла, как ты стоишь у двери. Как смотришь. Как не вмешиваешься. Как разрешаешь.

Она сделала паузу, вдохнула. Её бёдра слегка сжались вокруг него.

— И знаешь… Это возбуждало меня больше всего. Я думала: «Если бы он видел меня сейчас… Он бы не просто смотрел…»

Она наклонилась вбок, прильнув губами к его уху, шепча так тихо, что он чувствовал больше, чем слышал:

— Он бы горел. Глазами. Руками. Членом. Он бы стоял и кончил, просто глядя. Потом подошёл бы. Взял бы меня за волосы. Сказал: «Ты — моя. И это — моё право».

Она отстранилась, продолжила, глядя ему в глаза:

— Я думала, что ты бы не просто принял. А наслаждался бы. Каждым стоном. Каждой каплей спермы на моих бёдрах. Каждым следом чужих пальцев на моей коже. Я думала, что ты бы не ревновал. А владел бы мной ещё сильнее.

Александр стонал. Не громко, но постоянно. Тело его было напряжено, мышцы на животе, спине, шее — как струны, готовые лопнуть.

— Ты… прекрасна, — выдохнул он. — Боже… ты сводишь меня с ума.

— А если бы ты был там? — спросила она.

— Я бы смотрел, — ответил он. — Не отвёл бы глаз. Ни на секунду.

— И?

— И кончил бы. От одного вида. От твоего крика. От движения твоих бёдер. Я бы стоял. И кончил бы прямо в штаны. Просто глядя, как он входит в тебя.

— Правда?

— Да.

Она начала двигаться. Ритмично. Глубоко. Без спешки. Каждое движение — как признание, как вызов, как молитва. Он смотрел на неё, не отводя взгляда. Его дыхание стало тяжёлым, прерывистым. Каждый её толчок вызывал в нём новую волну напряжения.

— Да… да… — стонала она, словно в трансе.

— А если бы я… сказала, что хочу, чтобы ты разрешил… — прошептала она.

— Что? — он замер.

— Чтобы другой мужчина… трахнул меня, — закончила она.

— Ты хочешь? — спросил он. Голос был хриплый. Он задыхался.

— Да, — ответила она. — Не ради него. Ради нас. Ради тебя.

— Тогда… да, — выдохнул он.

— Правда? — спросила она. В её голосе — не сомнение, а почти недоверие к своему счастью.

— Да, — ответил он. — Потому что ты — моя любимая. Моя желанная. Моя настоящая.

— И, если кто-то другой трахнет меня…

— Он будет трахать мою жену, — закончил он. — Мою. Под моим разрешением. Под моим взглядом. Это будет моё зрелище. Мой ритуал.

— И это тебя возбуждает?

— Да, — прохрипел он. — Больше, чем что-либо. Потому что ты — моя. Даже когда ты — не моя.

— Потому что я — желанная?

— Да, — ответил он.

— А не шлюха?

— Нет, — сказал он уверенно. — Ты — моя желанная. Моя королева. Моя богиня. И это — моя честь.

Он вскрикнул. Звук вырвался из горла, несдержанный, животный. Он не пытался скрыть его.

— Да… да… я кончаю… — прохрипел он.

Он кончил. Сперма пошла внутрь — горячо, глубоко, волна за волной. Она чувствовала, как он наполняет её, как его тело сжимается, как руки впиваются в её бёдра. Он держал крепко. Стон вырвался из его горла — не громко, но с силой. Как признание. Как поклонение.

— Ты… прекрасна… — прошептал он. — Ты — моя.

Она упала на него, на грудь. Тяжело дышала. Мышцы дрожали. Кожа была влажной от пота, от страсти, от истины, которую они только что прожили. Она лежала так долго, не двигалась. Только сердце билось — в унисон с его сердцем.

— Я боялась… сказать тебе… — сказала она.

Голос был тихий, прерывистый. Она говорила медленно, будто каждое слово вытаскивала изнутри, сквозь страх и облегчение одновременно.

— Я думала… ты отвернёшься. Что скажешь: «Ты больше не моя».

Он не ответил сразу. Продолжал держать её, прижимая к себе крепко — так, как будто боялся, что она исчезнет. Его руки обхватили её спину, пальцы впились в кожу чуть сильнее, чем нужно. Он проверял: настоящая ли она? Не сон ли это?

— Не бойся, — прошептал он. — Я сам виноват. Оставил тебя одну.

Пауза затянулась. В комнате стало тихо. Слышно было только их дыхание — ровное, но напряжённое. Ни один из них не двигался. Только тепло их тел, соединённых после признания, говорило о том, что они всё ещё здесь. Вместе.

Он провёл ладонью по её спине. Медленно. Кончиками пальцев. Ощущал каждый изгиб, каждую ложбинку, каждый участок кожи, будто заново учил её наизусть.

— Я предполагал, что это может случиться, — сказал он.

Она напряглась. Почувствовала, как внутри всё сжалось.

— Что?

— Я знал, — повторил он. — С первого дня. Как только уезжал. Как только закрывал за собой дверь. Я знал, что такая женщина, как ты, не может быть одна.

Она молчала. Смотрела на него, не моргая. Ждала, что будет дальше.

— Ты слишком желанная, — сказал он. — Слишком сексуальная. Каждый мужчина, который тебя видит, хочет тебя. Хочет войти в тебя. Хочет услышать твой крик.

Он замолчал. Закрыл глаза. На несколько секунд завис в тишине. Когда открыл их, взгляд был сосредоточенный. Не пустой. Не далёкий. Очень настоящий. Очень живой.

— Я думал об этом каждую ночь. На Урале. В холодной комнате. С закрытыми шторами. Я лежал и представлял.

— Что? — прошептала она.

— Представлял, как ты стоишь у окна. В красивом платье. Как кто-то подходит. Не говорит. Не просит. Просто берёт.

Голос стал грубее. Ниже. Без дрожи. Без театральности. Чистый. Настоящий.

— Представлял, как он раздевает тебя. Как его руки скользят по твоим бёдрам. Как сжимает твою грудь. Как ты запрокидываешь голову и кричишь. Не от боли. От наслаждения. От того, что тебя наконец желают.

Он сделал паузу. Глотнул. Пальцы сжались в кулак, потом разжались.

— Представлял, как он входит в тебя. Глубоко. Без поцелуев. Без нежности. Просто входит. Как ты сжимаешься вокруг него. Как кончаешь. Громко. Очень громко. Как будто освобождаешься.

Он сглотнул. В глазах — не злость. Не обида. А напряжение. Глубокое. Физическое. Как у хищника, который видит добычу, но не трогает её — потому что хочет, чтобы она сама пришла.

— И знаешь… я кончал. Каждый раз. От одной мысли. От одной фантазии. Я лежал и дрожал, как мальчишка. И кончал, как зверь. Потому что это было моё. Моё право. Моё зрелище. Даже если его не было. Даже если это было только в голове.

Она смотрела на него. Не отводила взгляда. Не испугалась. Не отстранилась. Просто смотрела. И понимала.
«Он не терял меня. Он видел меня. Даже там. Даже вдалеке.»

— Я не ревновал, — сказал он. — Я возбуждался. Я горел. Потому что знал: ты — не для одного. Ты — для желания. А я — тот, кто даёт тебе право.

Она прижалась лбом к его лбу. Губы почти касались. Чувствовала его дыхание. Тепло. Пульс.

— Но ты вернулся, — прошептала она.

— И теперь мы будем открывать себя заново, — сказал он.

— Вместе?

— Да. Навсегда.

Она сделала паузу. Сердце билось медленно, но сильно.

— И, если я захочу… ещё одного… ты разрешишь?

— Да, — ответил он. Не раздумывая.

— Почему?

— Потому что я знаю: ты вернёшься ко мне.

— Всегда, — прошептала она.

— И будешь рассказывать, — добавил он.

— Да, — ответила она.

— И кончать на моих глазах, — сказал он.

— Да, — ответила она. Без колебаний.

Она поцеловала его. Медленно. Глубоко. Не спеша. Долго. Язык, губы, дыхание — всё слилось в одном поцелуе. Это был не просто поцелуй. Это было подтверждение. Клятва. Ритуал.

— Я люблю тебя, — сказала она.

— А я люблю твою страсть, — ответил он. — Ты — моя «плохая» девчонка.

За окном пошёл дождь. Тихий. Ровный. Стучал по стеклу, как пульс. Как ритм их дыхания.

Они остались вдвоём. Лежали рядом. Не разговаривали. Просто были. Двое. Обретённые.
Не как муж и жена.
Не как влюблённые.
Как те, кто знает одну и ту же правду.
Кто разделяет одно желание.
Кто принадлежит друг другу — не потому, что обязаны, а потому что выбирают это.

Их новая история только начиналась.

Сомнения.

Он не расспрашивал. Не упрекал. Не ворошил пепел её признания. Это обезоруживало — как тишина перед грозой, когда воздух становится тяжёлым, а каждый вдох — как предчувствие катастрофы. А что, если он просто играл роль? Что, если в вихре страсти сорвалось «да», а потом накатило раскаяние — как волна на прибрежный песок, сметающая следы прилива? Что, если внутри него клубится ревность, словно уголёк под золой, готовый в любой момент вспыхнуть пламенем? Она жаждала истины, не слов — пустых, как эхо в глубоком колодце, а действий, тех, что говорят громче любых клятв. Она хотела увидеть — вспыхнет ли в его глазах искра собственничества, если другой мужчина осмелится бросить на неё вожделеющий взгляд? Или, может, он действительно хочет, чтобы её желали? Чтобы она была не просто женой, а желанной, как скульптура на постаменте, которую все смотрят, но никто не смеет коснуться.

Торговый центр. Знойный летний день. Солнце обрушивалось на стеклянный купол, разбивалось на осколки света, множилось в зеркальном мареве мраморного пола. Воздух густел от ароматов кофе, ванили, духов и чужих желаний, витавших в воздухе, как пар. Толпа бурлила, как река в половодье. Смех звенел, словно битое стекло. Плечи прохожих толкались, как корабли в тесной гавани.

— Хочешь, купим тебе что-нибудь новенькое?

— А ты выберешь?

— Обязательно. Что-то… вызывающе сексуальное. Что-то, что заставит других мужчин грезить о тебе.

Внутри неё всё сжалось — в тугой узел предвкушения, страха и власти. Он не стесняется. Наоборот — он хочет, чтобы её желали. Чтобы она была желанной добычей в стае голодных волков. Чтобы каждый взгляд был для него — как признание: ты выбрал самое ценное.

Они вошли в бутик — тихий, с приглушённым светом, обитыми бархатом стенами и вешалками, на которых висело бельё с глубокими вырезами, тонким кружевом, металлическими цепочками. Он, не раздумывая, направился к стеллажам с откровенными комплектами.

— Это, — провозгласил он, извлекая из вороха ткани боди из белого кружева. Вырез обнажал грудь. Разрез между ног — как приглашение к падению.

— И это, — добавил, поднимая трусики-стринги с тонкой серебряной цепочкой, звенящей, когда он провёл по ней пальцем.

— И это, — сказал, беря короткое платье на тонких бретельках, словно сотканное из паутины. Оно было практически прозрачным, будто дым, прилипший к телу. Тонкие лямки едва удерживали ткань, открывая плечи, шею, лопатки. Спина была открыта до самого основания позвоночника, где начиналась ложбинка, ведущая к изгибу бёдер. Декольте — глубокое, почти до пупка, обрамляя грудь, будто приглашая взгляд скользнуть внутрь. По ткани бегали едва заметные блестки, вспыхивающие при каждом движении, как искры. При свете оно становилось почти невидимым, оставляя тело полуприкрытым, как будто она идёт голой под прозрачной вуалью.

— Ты серьёзно?

— Абсолютно. Я хочу, чтобы ты сияла, как звезда в кромешной тьме. Чтобы твоя красота затмевала всех. Чтобы ты была невыносимо желанной.

Она вошла в примерочную. Кабинка была просторной, с двумя угловыми стенами, полностью покрытыми зеркалами. Они сходились под углом, создавая эффект бесконечного отражения — как будто её тело повторялось в бесконечность. В центре — крючок на стене, коврик под ногами, мягкий свет с потолка, подчёркивающий каждый изгиб. Она закрыла дверь, сбросила одежду. Осталась одна. Перед зеркалом. Её тело — высокое, стройное, с округлыми бёдрами, упругой грудью, тёмными сосками, слегка приподнятыми от прохлады и напряжения. Кожа — тёплая, с лёгким загаром на плечах и ключицах, будто солнце специально касалось её дольше. Она смотрела на себя, как на незнакомку. Не просто красивую. А опасную. Женщину, которая знает, что может сломать мужчину одним взглядом.

«Я не та, что боялась быть замеченной. Я — та, кто хочет, чтобы её видели.»

Александр постучал.

— Открой, — прошептал он. Голос хрипел от нетерпения.

Она приоткрыла дверь. Он вошёл, поставил пакет с бельём на пол.

— Надевай, — сказал он. — Я помогу.

Она натянула боди. Он застёгивал сзади, пальцы скользили по её спине, задерживались на лопатках, на пояснице, будто запоминал каждый изгиб. Он смотрел на неё в зеркало. Глаза — тёмные, почти чёрные, с искрой, которую она теперь узнаёт: это не ревность. Это власть.

— Ты невероятна, — прошептал он. — Как картина. Как грех.

Она посмотрела в зеркало. Да. Я — грех. Но красивый. Желанный. Настоящий.

Она медленно сняла боди, стянув его через бёдра, и осталась обнажённой. Кожа блестела от лёгкого пота. Соски твердели под взглядом Александра и собственным отражением. Он протянул ей стринги с серебряной цепочкой.

— Нет, — сказала она, взяв их в руки. — Они слишком грубые. Цепочка будет торчать под платьем. А ткань — слишком широкая. Я хочу что-то… нежное. Почти невидимое. Чтобы, когда я двигаюсь, казалось, что я голая.

Он кивнул. В глазах — не раздражение, а интерес. Возбуждение.

— Подожди, — сказал он. — Я принесу другие.

Он вышел. Дверь за ним закрылась не до конца, достаточно, чтобы видеть.

Лера осталась одна. Она повернулась к зеркалам. В отражении — её тело: грудь, живот, линия бёдер, лобок с тёмной полоской, чуть влажный. Она провела рукой по животу, по внутренней стороне бедра, по краю лобка. Потом пальцы скользнули между ног. Лёгкое прикосновение — и она вздрогнула. Уже мокрая. Уже готовая.

И вдруг она заметила движение в щели приоткрытой двери. В холле бутика: мужчина стоял у вешалки, делал вид, что выбирает бельё, но его глаза были прижаты к щели, рука дрожала у пояса, и он не отводил взгляда, заворожённый её обнажённым отражением. Она не закрыла дверь. Наоборот — чуть подтолкнула её, чтобы щель стала чуть шире.
«Пусть смотрит. Пусть знает: я вижу его. И мне нравится.»

Александр вернулся.

Он бросил взгляд на дверь. Увидел, что она не закрыта. Ничего не сказал. Не закрыл.

— Вот, — сказал он, входя. — То, что нужно.

Он протянул ей стринги. Они были почти невесомыми — тонкая полоска бежевого шёлка, едва прикрывающая лобок. Спереди — узкая полоска ткани, сзади — тонкая нить, исчезающая между ягодиц. Ни цепочек. Ни вышивки. Только чистая, вызывающая нагота.

— Примерь, — сказал он. Голос — низкий. Хриплый.

Она взяла стринги. Медленно, с вызовом, повернулась к двери спиной. Прогнулась в пояснице, выставляя напоказ ягодицы, анальное кольцо, вход во влагалище. В зеркале она видела всё: тонкую струйку своих соков, стекающую по внутренней стороне бедра, блестящую на свету.
Затем, не спеша, она натянула стринги — сначала на одно бедро, потом на другое, медленно подтягивая тонкую ткань вверх. Когда ткань коснулась клитора, она чуть сжала бёдра, прикрыла глаза и выдохнула:
— А-а…

Это был не стон — это было признание того, что она принадлежит Александру, но при этом желанна для других, и именно это делает их связь сильнее.

Александр стоял рядом, его дыхание участилось, руки сжались в кулаки, потом разжались. Он не касался её, но внутри всё горело. Он смотрел, как она становится открытой — для других, — и при этом остаётся его, более его, чем когда-либо.

Ты готова? — спросил он. Голос — хриплый, срывающийся, будто из горла вырывают звук.

— Да, — ответила она, поворачиваясь к нему. Глаза блестели. — Я готова к следующему наряду.

Она потянулась к вешалке, взяла прозрачное платье, собралась закрыть дверь примерочной, чтобы переодеться.

— Не надо, — сказал он. Резко. Твёрдо.

Она замерла.

— Мы его не примеряем, — добавил он. — Берём. И уходим.

— Но…

— Никаких «но».
Он выглянул в холл. У двери уже стояла женщина с пакетом, нетерпеливо постукивая каблуком. За ней — ещё одна, с недовольным взглядом.
Очередь.
Они ждали.
А он уже не мог ждать.

— Ты и так знаешь, что оно на тебя сядет, — прошептал он, приближаясь. Его рука скользнула по её бедру, поднялась выше, остановилась у пояса стрингов. — Ты и так знаешь, что я хочу увидеть тебя в нём.
Но не здесь.
Не на их глазах.
А дома.
Где я смогу войти в тебя, пока ты в нём.
Где я смогу смотреть, как оно сползает с твоих плеч, когда ты будешь стонать.

Она почувствовала, как его пальцы сжали её бедро. Как его дыхание стало тяжелее. Как он прижал её к стене — не грубо, а с силой, с которой сдерживают наводнение.

— Я не хочу делить тебя даже с воздухом, — прошептал он. — Я хочу, чтобы ты была только моей. Полностью. Сейчас.
Я хочу чувствовать, как ты сжимаешься вокруг меня.
Хочу слышать, как ты кричишь, когда я войду.
Хочу, чтобы ты кончила на моём члене, в этом платье, которое ещё никто не видел на тебе.

Она сглотнула. Внутри всё сжалось — от напряжения, от желания, от власти, которую он ей отдавал, даже уходя.

— А если оно не подойдёт? — спросила она, но уже без сомнения. Только для того, чтобы услышать его.

— Подойдёт, — сказал он. — Потому что ты — идеальна.
Когда они вышли из магазина, она чувствовала себя победительницей. Словно вернулась с поля боя с трофеями. Не с покупками. С доказательством.
Она — желанная.
Он — тот, кто это даёт.
И это — их сила.

Дома, в прихожей, он прижал её к стене. Холодная плитка за спиной, тёплое тело перед ней. Руки — под юбку. Пальцы — в трусики. Ощупывают пульс её желания. Медленно. Уверенно. Не как ласка. Как признание.

— Ты знала, что он смотрит?

— Да.

— Оставила дверь открытой?

— Да.

— Почему?

— Хотела проверить.

— Что?

— Что ты не притворялся. Что тебе… нравится, когда на меня смотрят другие мужчины.

Он усмехнулся. Не громко. Только уголками губ. Глаза — тёмные, почти чёрные. В них — не ревность. Огонь.

— Нравится, — выдохнул он. — Очень.

— Почему?

— Потому что ты — моя. А если тебя хотят другие… значит, я выбрал правильно. Значит, моя жемчужина — самая ценная.

— Ты не ревнуешь?

— Нет.

— А если бы он… зашёл?

— Я бы не остановил.

— Правда?

— Да. Я бы смотрел. Наслаждался тем, как ты сводишь его с ума.

Он резко сорвал с неё трусики. Ткань — в ладони, потом на полу. Пальцы скользнули между ног. Уже мокрая. Горячая. Готовая.

— Ты чувствуешь? — спросил он, входя в неё — до упора. Без предупреждения. Глубоко. Резко. Хорошо.

— Да… да… — выдохнула она. — Я чувствую твою похоть, твоё желание, твоё восхищение мной!

— Ты — огонь. А я хочу, чтобы ты горела, освещая своей красотой весь мир!

Он двигался жёстко, грубо, словно пытался выжечь из неё все сомнения. Каждый толчок — как удар. Каждое шлёпанье — как приговор. Стена дрожала. Зеркало звенело. Её тело — всплеск, волна, судорога.

— Я хочу, чтобы ты сказала, — выдохнул он. — Чтобы ты говорила: «Он смотрел на меня. Он хотел меня. А я — твоя».

— Я скажу… я всё скажу… Только не останавливайся!

Она кончила — резко, с судорогой, с криком: «А-а-а!» — который, казалось, разбудил весь подъезд. Голос сорвался. Глаза закрылись. Ягодицы сжались. Влагалище пульсировало вокруг него.

Он не остановился.

Двигался дальше. Глубже. Сильнее. Пока не почувствовал, как член напрягся, как внутри всё сжалось.

— Да… да… — зарычал он. — Я кончаю.

Он кончил — глубоко, сильным толчком. Сперма — в неё, до самого дна. Горячая. Живая. Он прижал её к стене, поцеловал в шею. Долго. Медленно. Как благословение.

— Ты… прекрасна, — прошептал он. — Ты моя.

Она положила голову на его плечо. Обессиленная. Счастливая.
«Я не шлюха. Я — женщина, которой он разрешил быть собой.»

Он не притворялся.
Он правда хочет этого.
Правда восхищается ею.

«Я — его королева. А он — мой король. И мы правим миром, где желание — закон. Где любовь — не в запретах. А в свободе. Где я — не только его.»

Через несколько дней. Балкон.

Когда они купили эту квартиру, ей не понравилось, что у них угловой подъезд. Балкон соседнего дома был буквально в нескольких метрах — как будто их жизнь проходит под пристальным взглядом. Она боялась, что шторы придётся держать плотно закрытыми, что летние вечера станут тюремными, лишёнными воздуха и света. Но со временем всё изменилось. Она даже влюбилась в этот балкон. Он был огромным — широким, длинным, с двумя выходами: из кухни и из спальни. У них был последний этаж, и это придавало ощущение свободы, как будто они парят над городом. Летом они выносили сюда цветы — жасмин, герань, бальзамины — и за несколько недель превращали бетон в сад. Поставили деревянный столик, два стула с подушками, вазу с лимоном. Утром пили кофе, завтракали, смотрели, как солнце поднимается над крышами. Вечерами устраивали романтические ужины при свечах, с вином, музыкой, шёпотом на ушко. Этот балкон стал их убежищем. Их сценой. Их тайной, открытой всему миру.

Солнце клонилось к закату, заливало балконы тёплым, ровным светом. Город замедлил ход — дневная суета ушла, осталась тишина. Только шелест листвы, далёкий смех с детской площадки, тихий гул машин.

Лера стояла у перил, босиком, в лёгких хлопковых шортах и белой майке, плотно облегающей тело. Сняла последнее бельё с верёвки, собиралась уйти, и тут увидела его. На балконе напротив, сидел парень. Молодой, лет девятнадцать, может, двадцать. Светловолосый, худой, но с подтянутым телом — узкие плечи, втянутый живот. Руки лежали на коленях, будто он пытался сохранить самообладание. Держал телефон, но не смотрел на экран. Смотрел на неё.

Не просто смотрел. Смотрел так, как смотрят, когда не могут оторваться, когда боятся пошевелиться и спугнуть момент.

Она почувствовала это — тяжёлый взгляд на бёдрах, на груди, между ног.
«Он видит меня. Даже если я ничего не делаю — он видит.»

Она не отвела глаз. Не ушла. Осталась.

Медленно провела ладонью по бедру — не как будто стирает пыль, а как вызов. Подняла руки, собирая волосы в хвост. Грудь приподнялась, ткань майки натянулась. Соски уже твёрдые, проступали сквозь ткань. Он замер. Дыхание стало коротким, грудь напряглась. Она увидела. Улыбнулась. Но не ему — себе.

Она знала: он видит, что под майкой — ничего. Что шорты плотно облегают ягодицы. Что между ног ткань уже влажная, чуть темнее, чем остальная.

Она не пряталась. Она показывала.

Провела пальцем по ключице, потом по шее, по груди. Одной рукой приподняла грудь, сжала сосок сквозь ткань. Почувствовала, как он напрягается. Посмотрела на него. Хотела, чтобы он видел. Он сглотнул — звук был как хруст. Рука дрогнула. Не отвёл взгляд. Не мог.

Она опустила руку медленно. Потом провела пальцами по животу, вниз, к поясу шорт. Задержалась. Сдвинула майку в сторону — на секунду. Открыла грудь. Ареола тёмная, сосок твёрдый, напряжённый. Ткань вернулась на место, но рука осталась на животе. Потом скользнула под шорты. Прямо на его глазах.

Пальцы — внутрь. По лобку. К клитору. Нажала. Медленно. Круговыми движениями. Он приподнялся — не весь, только верх тела. Как будто его тело двигалось не по воле, а по ритму её пальцев. Потом его рука нырнула в шорты. Под ткань. Пальцы двигались быстро, рвано, с нервной дрожью.

Лера замерла, но не остановилась. Пальцы — глубже. Нажим — сильнее. Веки закрылись. Губы приоткрылись. Из горла вырвался стон — тихий, но такой, что он должен был услышать.

Он вытащил член. Большой, набухший, красный. Дёрнул вниз. Ещё. И ещё. Она смотрела. Не отводя глаз. Зрачки расширены. Сердце — в горле. Внутри — напряжение. Влагалище сжимается. Желание — не к оргазму, а к его кульминации. Хотела видеть, как он кончит. Хотела быть свидетельницей.

И он кончил. Сперма — на живот, на шорты. Белая. Густая. Выходила не сразу. Ещё. И ещё. Он стонал громко, без стыда. Тело — в судороге.

Она выдохнула. Пальцы — в движении. Ритм — быстрее. И — оргазм. Не такой сильный, как с Александром, но настоящий. С дрожью в ногах. С судорогой в животе. С тихим, тёплым удовлетворением.

Открыла глаза. Он смотрел на неё. Глаза затуманены. Губы дрожат. Она улыбнулась, провела пальцем по губам, потом вынула руку из-под шорт. Поднесла пальцы к лицу. Языком провела по ним. Смотрела на него. Не отводя взгляда. Он закрыл глаза. Словно упал.

Она поправила шорты. И ушла.

Дом. Вечер.

Александр вернулся поздно. Усталый. С сумкой в руке. Она ждала его в дверях, в тех же шортах, в той же майке. Под ними — ничего.

— Что с тобой?

— Хочу, чтобы ты меня трахнул. Чтобы каждая клеточка моего тела чувствовала тебя.

— Мне нужно тебе что-то рассказать… — сказала она.

Она повела его в спальню.

— Я была в этих шортах и майке. Снимала на балконе постиранное бельё.

— И?

— Напротив… на балконе… сидел юноша.

— И ты его пленила?

— Он смотрел на меня. Не мог оторваться. Потом… опустил руку в шорты. Начал себя трогать.

— Прямо там?

— Да. Я видела всё. Как он двигает пальцами. Как сжимает губы. Как дрожит.

— А ты?

— Я сдвинула майку. Показала грудь. На секунду. Потом… запустила руку под шорты. Начала ласкать себя. Прямо у него на глазах.

— И он видел?

— Да. Я смотрела на него. Он — на меня. Потом вытащил член. Кончил на живот. Стонал. Дрожал. Я видела, как он теряет контроль. Я видела, как он кончает из-за меня.

— А ты?

— Я тоже кончила. Чувствовала его взгляд. Его желание. Он мечтал быть на твоём месте. Я это знала. И мне… понравилось. Понравилось чувствовать себя такой сильной. Такой желанной.

Александр стоял. Не двигался. Дыхание — тяжёлое. Глаза — тёмные. Член — напряжён, рвётся из брюк.

— Ты… невозможная. Ты сводишь меня с ума.

— Ты не ревнуешь?

— Ревную. Но это… приятная боль. Я восхищаюсь тобой. Твоей смелостью. Твоей открытостью. Ты — моя. И чем сильнее тебя хотят — тем больше я ценю тебя.

Она улыбнулась. Сбросила шорты и сняла майку. Осталась голой, в свете лампы, с влажными следами между ног, с твёрдыми сосками, с телом, всё ещё пульсирующим от пережитого.

— В следующий раз… — сказала она, — я скину с себя всю одежду, как сейчас перед тобой… И…

— Нет! — перебил он. — Ты его пригласишь…

— Да. Приглашу.

— Он возьмёт меня. Здесь. На этой кровати.

— Он войдёт в меня.

— Скажет: «Ты моя».

— А я отвечу: «Я чужая. Но ты можешь взять меня».

— Да… — выдохнул он.

Она села на него. Опустилась. Глубоко. До конца. Его член вошёл в неё без усилий — она была мокрой, готовой, напряжённой.

— Он трахнет меня… — прошептала она, — а ты будешь восхищаться мной.

— Да… — ответил он, сжимая её бёдра. — Я буду восхищаться. Боготворить тебя.

Она запрокинула голову. Оргазм — мощный. Как удар. Он — вслед за ней. В пропасть.

Она упала на его плечо. Обессиленная. Счастливая.

Он не ревнует. Он принимает её. Он хочет, чтобы её желали. Чтобы она горела. Она знает: его любовь — не в эгоистичном обладании. А в том, чтобы дать ей быть собой. Свободной. Сильной. Настоящей.

Ялта. Лето. Знойное, как грех.

Ялта дышала жаром. Воздух был плотным, солёным, пропитанным запахом моря, крема для загара и жареного миндаля. Город лежал на склоне, пригретый солнцем, узкие улочки петляли между домов, как вены. Люди двигались медленно, словно боялись потратить энергию. Лера шла по брусчатке, в лёгком хлопковом платье, которое облегало бёдра при каждом шаге. Оно не трепетало на ветру, а следовало за телом, как вторая кожа. Волосы — каштановые, с золотистыми прядями от солнца — рассыпались по плечам. Глаза — тёмные, почти чёрные, но в них горел огонь, который она больше не прятала.

«Я не та, что боялась быть замеченной. Я — та, кто хочет, чтобы её видели. Чтобы желали. Чтобы знали: я — не для всех. Но для тех, кто осмелится — я — огонь.»

Рядом шёл Александр. Высокий, с короткой стрижкой, с шрамами на руках и мозолями на ладонях. Он не был красив в классическом смысле, но в нём чувствовалась сила — не кричащая, а тихая, как давление перед грозой. Он смотрел на Леру не как на жену, а как на женщину, которую каждый раз видит впервые.

За ними шли Галя и Вика — сёстры, не похожие друг на друга. Галя смеялась громко, обвила Костю руками, прижималась к нему, как будто боялась потерять. Вика шла молча, с опущенным взглядом, но в её глазах было что-то глубокое, что не нужно было озвучивать.
— Мы на отдыхе, как в двадцать! — сказала Галя, хлопнув Костю по плечу. — Сегодня в бар! Зажжём танцпол!

— Может, завтра, — прошептала Лера, прижимаясь к Александру. — Хочу сегодня быть только с тобой.

— Ой, романтики, — усмехнулась Вика, но в голосе не было насмешки, только лёгкая грусть.

— Ты никогда не будешь лишней, — ответил Александр. — Просто у нас своя волна.

Они сняли номер в частном отеле — двухкомнатный, с террасой, откуда был вид на море. Хозяин, мужчина лет сорока с усталыми глазами, сказал:

— Дороговато. Но красиво. За красоту, знаете ли, платить приходится.

— Берём, — сказала Лера.

— Слишком дорого, — пробурчал Александр.

— Мы же на отдыхе, — прошептала она, поглаживая его по руке. — Хочу тебя по-настоящему. Без остатка.

Он посмотрел на неё, уловив в глазах что-то неуловимое — не просто желание, а вызов.

«Я не просто хочу его. Я хочу, чтобы он разрешил мне быть собой. Чтобы знал: я — не только его. Я — женщина. И я горю.»

На следующий день они пошли на пляж. Песок был горячим, золотистым, море — бирюзовым, с белой пеной, набегающей на берег. В воздухе пахло кокосовым маслом, кукурузой и потом. Лера сняла платье, осталась в тёмно-синем купальнике с вырезами по бокам. Она легла на полотенце животом, подбородок на руках, спину выгнула чуть, чтобы ткань натянулась. Грудь прижалась к телу, соски уже напряглись под тонкой тканью. Ягодицы — загорелые, округлые, плотные. Кожа блестела от масла.

Александр сидел рядом, держал книгу, но не читал. Иногда бросал на неё взгляд — не отвлечённый, а изучающий, как будто видел не жену, а женщину, которую можно желать.

Через десять метров расположилась пара. Ровесники. Мужчина — высокий, под два метра, спортивного телосложения, но не перекачанный. Плечи широкие, спина рельефная, с позвонками, которые выделялись, когда он двигался. Волосы тёмные, слегка волнистые, собраны в хвост. Лицо — скуластое, с лёгкой щетиной, кожа загорелая. На груди — тонкая полоса тёмных волос, спускающаяся к плавкам-боксерам, обтягивающим бёдра. Женщина — блондинка, белая, с тонкой талией и высокой грудью. Лежала топлесс, только узкая полоска ткани между ягодицами. Спина — ровная, с каплями воды, стекающими к пояснице.

Мужчина взял крем. Начал наносить на её спину — сильными, уверенными движениями. Пальцы скользили по позвонкам, по лопаткам, по изгибу поясницы. Женщина закрыла глаза, выгнулась, как кошка. Он перешёл к груди. Круговыми движениями, медленно, касался сосков, не пряча этого.

Лера не отводила глаз. Чувствовала, как между ног становится влажно. Тело напряглось.

«Я бы хотела, чтобы он так делал со мной. Чтобы не стеснялся. Чтобы я могла стонать. Чтобы я была такой же открытой. Чтобы Александр смотрел. Чтобы знал: я — не только его. Я — желанная.»

Она посмотрела на Александра. Он смотрел на неё.

— Ты возбуждена, — сказал он.

— Да, — ответила она.

— Хочешь в море? Смыть этот грех?

— Да. Хочу забыться.

Они встали и пошли к воде. Холодные волны ударили по ногам. Лера погрузилась в воду, закрыла глаза, пытаясь остановить мысли. Когда вышли — пара исчезла.

— Жаль, — сказала Лера.

— Почему? Ты хотела, чтобы это продолжалось?

— Хотела посмотреть. Всё.

Она пошла в раздевалку. Деревянная кабинка, старая, с запахом соли и пота. Дверь скрипнула. Она вошла.

И замерла.

Он стоял спиной. Голый. Вытирался полотенцем. Спина — мускулистая, с полосой тёмных волос, спускающейся к ягодицам. Плечи — широкие. Ягодицы — плотные, упругие.

Он повернулся.

Член — крупный, даже в расслабленном состоянии. Длинный, толстый, с обрезанной крайней плотью, тёмный у основания. По телу стекали капли воды — по груди, по животу, по стволу.

Он не прикрывался. Посмотрел на неё — спокойно, оценивающе. Улыбнулся уголком губ.

Лера не отвела взгляд. Не закричала. Не убежала. Стояла, как прикованная. Чувствовала, как между ног разливается жар, как сердце бьётся в горле, как тело напрягается, будто перед прыжком.

«Он — как бог. Я бы легла перед ним. Я бы позволила. Я бы кончила от одного его взгляда.»

— Извините, — выдохнула она и выбежала.

В номере она ворвалась, задыхаясь.

— Что случилось? — спросил Александр.

— Ничего, — сказала она, пытаясь выровнять дыхание.

— Ты дрожишь. Тебя кто-то напугал?

— Я сама себя напугала.

— Ты возбуждена. Это видно.

Она бросилась на него. Поцеловала в шею, в губы.

— Трахни меня, — сказала. — Сейчас. Немедленно.

Он не стал спрашивать. Сорвал с неё купальник, не аккуратно, а резко, как будто срывал последний барьер.

Он вошёл в неё сразу, глубоко, до конца. Она закричала, запрокинула голову.

— Сильнее, — сказала. — Ещё.

Он двигался жёстко, держал её за бёдра, прижимал к себе.

— Что с тобой? — хрипел он. — Говори.

— Я хотела быть на месте той девушки. Чтобы он натирал мне грудь. Чтобы касался сосков. Чтобы не стеснялся своей похоти. Чтобы я могла стонать.

— И?

— Потом… в кабинке… он был там. Голый. Как бог. Я не могла отвести взгляд.

— И что ты видела?

— Его член. Он был огромный. Даже не стоял, а уже толстый, длинный. Как змея. Капли воды на головке. Я чувствовала, как он вошёл бы в меня. Как держал бы за шею. Как сказал бы: «Ты моя. Навеки».

— И тебе понравилось?

— Да. До безумия. Я всё чувствовала. Как бы он вошёл — жёстко, грубо. Как бы трахал меня — до изнеможения. Как бы я кончила от одного взгляда.

— Хочешь, чтобы он тебя трахнул? Хочешь отдать себя ему?

— Да. Хочу, чтобы он взял меня без спроса. Чтобы вошёл до боли. Чтобы сделал меня своей.

— А если я скажу — да? Если разрешу?

Она замерла.

— Ты серьёзно?

— Да. Я никогда не был так серьёзен.

— Почему?

Он поцеловал её.

— Потому что ты — моя. Самая сексуальная женщина, которую я видел. Мы на отдыхе. Ты свободна. Ты можешь быть желанной. Ты можешь быть горячей. Ты можешь быть чужой — но только на время. Потому что ты всегда вернёшься. Ты принадлежишь мне.

— Ты не будешь ревновать?

— Нет. Я не ревную. Я восхищаюсь. Я хочу, чтобы тебя хотели. Я хочу, чтобы ты горела. Я хочу, чтобы ты потом рассказала мне, как он трахал тебя. Как ты стонала. Как кончала. Как думала обо мне.

— И я вернусь к тебе?

— Да. Потому что ты — моя зависимость.

Она кончила — резко, с криком, с судорогой. Он не остановился, продолжал двигаться.

— Скажи, — хрипел он. — Скажи, что хочешь его. Что отдашься ему.

— Да. Хочу, чтобы он взял меня силой. Чтобы вошёл безжалостно. Чтобы сделал меня своей навеки.

— А потом?

— Потом вернусь к тебе. Расскажу всё. И ты трахнешь меня до потери сознания. Потому что я — твоя.

— Да, — застонал он, кончая. — Ты моя шлюшка. Моя желанная. Моя свободная. Ты горишь в огне.

Она упала на него. Дышала тяжело.
Была свободна.
И проклята одновременно.

«Я не принадлежу ему. Я не принадлежу тому мужчине. Я принадлежу желанию.»

Желание.

Солнце давно ушло. Остались только отблески на воде, тёплый воздух и звон фонариков над террасой. Воздух был густым от соли, винограда и влажного камня. Лера и Александр спустились в кафе отеля — уютное место, увитое гирляндами, с приглушённой музыкой, струящейся над морем.

Через несколько минут к ним присоединились Галя, Костя и Вика. Галя была в ярком брючном костюме, смеялась громко, размахивала руками, будто пыталась взлететь. Вика сидела тихо, в длинном шифоновом платье, смотрела в море, не вступая в разговор. Костя уже держал в руке бутылку пива, хлопал Александра по плечу, сыпал шутками, которые никто не слушал.

Лера сидела, не двигаясь, но в каждом её жесте чувствовалась напряжённая грация — как у хищницы, знающей, что на неё смотрят. Платье, которое они купили в бутике, облегало её тело, как вторая кожа. Оно было практически прозрачным — тонкая ткань, словно сотканная из дыма, прилипала к каждой выпуклости, каждому вдоху. При свете фонариков и отражённых бликов на воде оно становилось почти невидимым. Грудь проступала чётко: высокая, упругая, с тёмными ареолами, слегка приподнятыми от прохлады и напряжения. Соски — твёрдые, набухшие — проступали сквозь материал, очерчены, как рисунок на стекле. Вырез спереди уходил почти до пупка, обрамляя изгиб живота, подчёркивая тонкую талию и ложбинку между бёдрами. Спина была открыта до самого основания позвоночника, где начиналась ложбинка, ведущая к изгибу ягодиц.

Под платьем — только стринги. Прозрачные, телесного цвета, из ультратонкого шёлка. Они не скрывали — а подчёркивали. Спереди — узкая полоска ткани, едва прикрывающая лобок, но пропускающая очертания тёмной полоски волос. Сзади — тонкая нить, исчезающая между ягодицами, оставляя их почти полностью открытыми. Между ног — уже влажно. Смазка проступала на внутренней стороне бёдер, оставляя едва заметные следы на тонкой ткани. При каждом движении стринги слегка шуршали — тихо, почти неслышно, как шёпот на ушко.

Она чувствовала, как ткань прилипает к коже. Как соски напрягаются, проступают сквозь материал. Как бёдра остаются почти открытыми, когда она садится.

«Он видит. Все видят. И это — моя сила.»

Александр провёл рукой по её пояснице. Прикосновение было тёплым, но оставляло след, как ожог.

— Ты выглядишь как грех, — сказал он тихо. — Как женщина, которую хочется украсть.

— Значит, я соблазн, — ответила она, прикусывая губу. — И пусть все это видят.

Она улыбнулась ему, но внутри уже появилось напряжение. Лёгкая дрожь.
А вдруг он здесь?

Он был.

За дальним столиком, в тени. В белых льняных брюках и обтягивающей белой футболке. Темноволосый. С хвостом. С лёгкой щетиной на подбородке. Его тело было рельефным — грудь, пресс, плечи — будто выточенными. Брюки плотно сидели, подчёркивали форму бёдер, очертания члена, даже в покое.

Лера почувствовала жар между ног. Резкий. Как удар тока.

Он смотрел на неё. Не отводил глаз.

Она сделала глоток вина. Оно было тёплым, крепким. Слишком крепким. Но ей нужно было его выпить.

Через мгновение он поднял глаза. Улыбнулся. Будто знал, о чём она думает.

Потом встал. Подошёл к их столику.

— Здравствуйте, — сказал он спокойно. — Меня зовут Игорь. Можно присоединиться?

Александр кивнул.

— Конечно.

— Это Лера, — сказал он, будто представляя кого-то на выставке.

— Очень приятно, — ответил Игорь. Смотрел только на неё. Никого больше не замечал.

— Игорь, — повторила она. Его имя осталось у неё на языке. Тёплое. Опасное.

— Могу я пригласить Леру на танец?

Александр посмотрел на неё. Ждал.

— Если она хочет.

— Хочу, — сказала она. Прежде чем подумать. Прежде чем остановиться.

Музыка была медленной. Бас вибрировал в груди. Они встали посреди террасы. Он обхватил её за талию. Сильно. Прижал к себе.

Она почувствовала его член. Упёрся в её живот. Твёрдый. Даже через ткань.

— Ты пахнешь солью, — прошептал он, наклоняясь к её шее.

— Мы были на море, — выдохнула она.

— Я заметил.

— Что?

— Как ты лежала. Как смотрела.

— Я ни на кого не смотрела, — сказала она. Ложь тут же встала комом в горле.

— На меня — смотрела.

— Я…

— Не отрицай. Я чувствовал, как твои глаза пожирают меня.

Она молчала. Сердце билось слишком быстро. Как птица, бьющаяся в клетке.

Его рука медленно скользнула ниже. К ягодицам. Прижал её ближе.

— Ты напряжена, — сказал он.

— Я…

— Хочешь, чтобы я прикоснулся?

— Нет, — прошептала она. Но голос дрожал.

— Почему?

— Потому что я замужем, — сказала она. Словно защищалась.

— А тело?

— Тело… молчит, — сказала она. И снова солгала.

— Неправда. Оно кричит, — прорычал он ей на ухо.

Он прижал её ещё сильнее. Член упирался в неё. Пульсировал. Требовал.

Лера закрыла глаза. Не от страха. От ощущения: это происходит.

«Он знает. Он видит. Он хочет.»

Они вернулись к столику. Сели. Игорь сел рядом с Лерой. Слишком близко. Его бедро касалось её. Сарафан задрался. Обнажил кожу почти до паха. Она не поправила его. Не шелохнулась.

Он тоже не двигался. Только смотрел. Наслаждался.

Через несколько секунд она почувствовала руку. На бедре. Тёплую. Уверенную.

Рука Игоря.

На его пальце — обручальное кольцо. Простое. Золотое. Символ, который больше ничего не значил.

«Он женат. Как и я. И это делает всё ещё грязнее. Ещё острее. Ещё желаннее. Мы не просто хотим друг друга. Мы должны это сделать. Потому что это запрещено. Потому что это — не просто секс. Это — падение. И я хочу упасть.»

Она не сдвинула ткань.
Не отвела ногу.
Не сказала «нет».
Только глубже вдохнула.
Впустила в себя запах его похоти.
И ощущение — что границы больше нет.

Александр и Костя поднялись из-за стола. Воздух стал тяжёлым, как перед дождём. Они вышли, будто уходили от чего-то, что вот-вот должно было вспыхнуть.

— Пойдёмте, сыграем в бильярд? — предложил Александр, словно пытался увести друзей подальше от этого места.

— Идите, — ответил Игорь, не отрывая взгляда от Леры. — Мы тут подождём.

Лера не успела сказать ни слова. Он ответил за них обоих — спокойно, уверенно, как хозяин момента. Александр посмотрел на него, потом на Леру. Кивнул. Без слов. Без угроз. Только понимание. Он разрешал. Он наблюдал.

Костя, Галя и Вика пошли следом, болтали о чём-то лёгком, пустом, будто не чувствовали, как напряжение висит в воздухе, будто его можно потрогать. Их голоса уходили вниз, терялись в шуме моря. На террасе остались только они. Двое. В тени. В ожидании.

Заиграла музыка. Медленная. Глубокая. Саксофон — низкий, хрипловатый, как дыхание в темноте. Ноты падали, как капли на воду, растекались по воздуху, проникали в кожу. Каждый звук — как прикосновение. Как палец, скользящий по позвоночнику. Бас — не громкий, а вибрирующий в груди, как сердцебиение.

А у Леры в голове — только одно:
«Секс… Секс… Секс…»
Словно молитва.
Словно приговор.
Словно освобождение.

— Ещё один танец, искусительница? — спросил Игорь, подойдя ближе. Его голос — бархат, пропитанный похотью.

— Не знаю… стоит ли, — ответила она. Голос дрожал. Но не от страха. От напряжения. От предвкушения.

— Знаешь, что не устоишь.

— Пойдем.

Он не повёл её на танцпол. Вместо этого — к краю террасы, где свет фонарей едва доставал до земли. Там, где тени сливались в одно тёмное пятно. Где их никто не увидит. Где можно раствориться.

Они встали. Близко. Очень. Он обхватил её за талию. Не жёстко. Уверенно. Она почувствовала его член — уже твёрдый, упирается в её живот. Через тонкую ткань платья — как удар.

Они начали двигаться. Не танцевать. Любить.
Медленно.
В такт музыке.
Бёдра — вплотную.
Грудь — к его груди.
Дыхание — в ухо.
Каждое движение — как признание.
Каждое касание — как обещание.

Его руки скользнули по её спине, вниз, к бёдрам. Одна рука проскользнула под платье, к внутренней стороне бедра. Прикосновение было тёплым, уверенным, не спешащим. Пальцы касались кожи — чуть выше колена, медленно поднимались выше. Она не остановила. Только сжала зубы.
«Он касается. Он знает. Он не боится.»

— Ты не просто красивая, — прошептал он, приблизившись к уху. — Ты — желанная. До боли.

— Я замужем, — сказала она. Голос дрогнул. Но не от стыда. От того, что это правда, но уже не имеет значения.

— А тело? Оно тоже знает про этот брак?

— Оно моё… Пока.

— Нет. Оно говорит другое. Оно хочет ласки. Хочет быть замеченным.

— Может быть…

— Боишься признаться даже себе?

Она не ответила. Стояла, не двигаясь. Его близость держала её на месте.
«Я не боюсь. Я хочу. Я готова.»

Он наклонился. Его дыхание касалось шеи.
— Скажи, что не хочешь меня — и я уйду.

— Я… не могу произнести эти слова.

Он улыбнулся. Только уголками губ.

— Вот и ответ.

Пауза.
Длинная.
Напряжённая.
Музыка — как фон.
Сердце — как барабан.
Она не знала, откуда взялся этот вопрос.
Он вырвался сам.
Как если бы её тело требовало ответа.

— А та девушка на пляже… это твоя жена? — спросила Лера.

Он усмехнулся.
— Нет. Это жена моего старшего брата Бориса — Наташа. Они владеют этим отелем. Я у них в гостях.

— И ты… так запросто мазал ей грудь кремом?

— Почему нет?

— Мне показалось… ты ласкал её.

— А разве ласка — преступление?

— Нет, но…

— Мы все взрослые. Мы понимаем, что такое желание. Не прячем его.

— А твоя жена?

— Дома. На Севере. У нас сейчас… не лучшее время.

— И ты один?

— Полностью.

Она почувствовала, как внутри что-то ослабло.
Он один.
Она — с мужем, но муж не запрещает.
Их желания — не преступление.
Они свободны.

— Скажи, — вдруг дрожащим голосом спросила она. — А ты… мусульманин?

— Почему ты так решила?

— Ну… там, в кабинке… он у тебя такой… — она покраснела, но не отвела глаз. — …обрезанный.

— А, — усмехнулся он. — Мои родители — врачи. В детстве нам с братом сделали обрезание. Гигиена. Я сам детский врач.

— Правда?

— А ты думала — это из-за веры?

— Я… не знаю.

— Он тебе не понравился? — спросил он.

— Нет! — вырвалось у неё. — Напротив… он очень красивый. И… большой.

Она почувствовала, как его член напрягся, упёрся в неё сильнее.
Он возбуждён.
Из-за неё.
Из-за её слов.
«Я свожу его с ума. Я — огонь.»

Его пальцы скользнули выше. По лобку, сквозь тонкую ткань стрингов. Нашли клитор. Нажали — слегка, но уверенно.

— А-а… — выдохнула она. Голос сорвался.
«О-о-о…» — пронеслось в голове.
«А-а-а…» — дрожало в горле.

— Ты уже мокрая, — сказал он. — Уже не сопротивляешься.

— Да.

— Хочешь, чтобы я вошёл в тебя? Здесь и сейчас?

— Да… но не здесь.

— Я знаю, где нас ждёт грех.

Он убрал руку. Медленно. С будто выдёргивая её из огня.
Потом взял за руку.
Тёплую. Дрожащую.
— Пойдём. За тобой уже охотится искушение.

Приватная кабинка.

Они вошли в старую деревянную кабинку. Пахло сухим деревом, вином, пылью и чем-то ещё — тёплым, человеческим. В углу — стол, бутылка, два бокала. Сквозь щели в стенах пробивался свет фонариков, рисуя на полу узоры, как следы чужих пальцев.

Он налил вина. Тёмного, густого, как кровь. Она сделала глоток. Оно было тёплым, терпким, с оттенком дымка. Как будто она действительно выпила что-то запретное.

Он встал перед ней. Подошёл ближе. Не сказал ничего. Просто смотрел. Долго. Оценивающе. Голодно.

— Ты красивая, Лера, — сказал он. — Грудь — упругая. Талия — тонкая. Губы — словно созданы для поцелуев.
«Ты не просто женщина. Ты — вызов.»

Он спустил бретельки платья. Ткань скользнула вниз, как вода. Грудь оказалась обнажённой — высокая, с тёмными сосками, уже напряжёнными, как будто кричат.
«Он видит. Он хочет. Он не спешит. Он наслаждается.»

— Боже, — выдохнул он. — Ты — идеальная.

Поцеловал её в губы. Глубоко. Язык — в рот, как завоеватель. Руки — на грудь. Сжал, помял, потеребил соски. Целовал шею, ключицы, потом — соски. Кусал. Сосал. Она стонала — «А-а…», «О-о-о…» — не сдерживаясь. Ей было больно и хорошо одновременно.

Вдруг развернул её. Прижал грудью к столу. Холодная поверхность коснулась кожи — резко, как удар.

— Не двигайся, — прошептал он. — Просто отдайся.

Раздался резкий треск! — ткань стрингов разорвана. Он схватил за оба края и рванул. Осталась только тряпка у ног.

Он раздвинул её ноги. Пальцем провёл по внутренней стороне бедра, к киске. Она была уже влажной. Смазка — на коже, на внутренней стороне бёдер, стекает по ноге.

— Ты мокрая, — сказал он. — Ты готова.

Он встал за ней. Расстегнул брюки. Вынул член. Толстый, длинный, с набухшей головкой, блестящей от влаги.
Он вошёл резко. Без предупреждения. Глубоко. До конца.

— Да! — закричала она. Не от боли, а от ощущения: вот оно, началось. Я — не его жена. Я — его шлюха.

— Да… — хрипел он. — Ты тугая. Горячая. Ты — моя.

Он начал двигаться. Жёстко. Глубоко. Каждый толчок — в самый центр. Шлепки — громкие, плотные. Отдаются в стенах кабинки. Бах. Бах. Бах.

— Ты — моя на сегодня, — говорил он. — Да?

— Да…

— Ты — шлюха.

— Да…

— Моя шлюха.

— Да…

— Скажи это.

— Я — твоя шлюха.

Она кончила. Резко. С судорогой. С криком: «А-а-а!»
Влагалище сжалось вокруг него, пульсировало. Она чувствовала, как он внутри — твёрдый, живой, настоящий.

В этот момент — скрип двери.

Лера обернулась.

В дверях — Наташа.

Жена брата. Стоит. Неподвижно. Глаза — широко раскрыты. Рот — приоткрыт. Не кричит. Не уходит.

Они смотрят друг на друга. Долго. Без слов.

Лера видит: Наташа смотрит на её спину, на дрожащие ягодицы, на член, который входит в неё. На её слёзы. На её крик. На сперму, стекающую по бедру.

Наташа не уходит. Стоит. Будто заворожённая. Сжимает губы. Не моргает.

И в этом взгляде — не гнев. Не стыд. Зависть. Чистая. Острая. Как удар.

«Ты видишь, Наташа? Ты смотришь? Тебе он может размазывать только крем по груди, а меня он трахает. Трахает как последнюю шлюху.»

Лера чувствует это кожей. И это возбуждает её сильнее. Как волна, накрывающая с головой.
«Ты хочешь быть мной. Ты хочешь, чтобы с тобой так сделали. Чтобы тебя трахали. Чтобы ты кричала. Чтобы ты была на моем месте.»

— Да… да… да-а-а! — закричала она.

Второй оргазм — мощнее, резче. Как взрыв. Как падение с высоты.

Наташа резко развернулась. Исчезла в темноте.

Тишина. Густая. Давящая.

Он вытащил член. Оставил её пустой. Развернул её. Уложил на спину на стол. Раздвинул ноги. Словно демонстрирует.

— Смотри мне в глаза, — сказал он.

— Да…

— Я трахаю тебя. Видишь?

— Да…

— И ты любишь это. Ты хочешь этого.

— Да…

— Умоляй меня.

— Трахай меня… сильнее…

— Ты — моя. Теперь и навсегда.

— Да…

— Моя шлюшка. Моя собственность.

— Да…

Он двигался быстрее. Грубее. Глубже. Доставал до самого дна. Она стонала: «О-о-о…», «А-а…», «Да-а-а!» — уже не контролировала себя.

Третий оргазм — сильнее. Как удар. Как падение.

— Я больше не могу. Я кончаю!

Он зарычал. Вынул член. Кончил на живот, на грудь, на лицо. Горячие струи — по щеке, по губам, по волосам.
Белая. Густая. Как признание.

Потом взял салфетку. Стер сперму с её лица. Медленно. Нежно. Как будто убирает следы.

— Ты — прекрасна, — выдохнул он.

— Спасибо, — сказала она. Голос — тихий. — Это был… мой лучший секс.

Она натянула сарафан. Трусики — порваны. Остались лоскутки.
— И как мне теперь идти без трусиков? — улыбнулась она, прикусив губу. — Я ведь «порядочная» жена, не так ли?

Он поцеловал её. Крепко. В губы, в шею, в ухо.
— Ты — самая непорядочная женщина из всех, кого я знал, — прошептал он. — И за это я тебя хочу. Безумно хочу…

Она засмеялась. Тихо. Сексуально.
«Я не шлюха. Я — женщина, которая знает, чего хочет. И получает это.»

Они вышли из кабинки. Как будто только что прошли через что-то, что нельзя вернуть.

На террасе — пусто. Друзей нет. Мужа нет. Только тишина. Только свет фонарей, рисующих тени на полу.

«Что скажу? Где была? Что делала?
Ничего.
Я просто была женщиной. А это — не преступление.»

Он проводил её до двери номера. Последний рубеж.

Ещё один поцелуй. Долгий. Глубокий. С привкусом вина и спермы. Горький. Настоящий.

— До завтра, — сказал он.

— Да, — прошептала она. — До завтра.

Она скользнула в номер тихо, стараясь не шуметь. Александр спал, растянувшись на простынях, как будто после битвы. Его тело было расслаблено, дыхание ровное, глубокое. Грудь медленно поднималась и опускалась. Рука лежала на животе, другая — вытянута в сторону, будто ждала её. Шрам на боку блестел в свете уличного фонаря, просачивающемся сквозь щель в шторах.

Она постояла в дверях, оглядывая его.
«Он знает. Или не знает. Но он — мой. И я — его. Даже после всего.»

Потом прошла в ванную. Душ был долгим. Горячей водой она смыла сперму, которая засохла на коже, на бедрах, в складках между ног. Смыла запах чужого тела, пота, дешёвого одеколона. Капли стекали по животу, по внутренней стороне бёдер, по клитору, размывая остатки ночи. Она закрыла глаза. Под водой — только пульс, дыхание, биение сердца.

Но не смогла смыть ощущение — липкое, назойливое, как воспоминание. Не исчез и вкус на языке. Солёный. Горький. Смесь страха и власти.
«Я не шлюха. Я — женщина, которая сделала.»

Она вышла из ванной. Обнажённая. Капли воды стекали по спине, по ягодицам, по ложбинке между ног. Простыня была прохладной, когда легла рядом с ним. Прижалась к его спине, вдыхая знакомый запах — кожи, сна, усталости. Его тепло успокаивало. Оно не гасило её огонь. Оно его обнимало.

Она закрыла глаза.

— Я была с ним, — прошептала в полумрак. — И мне было… хорошо. Так хорошо, что страшно.

Она не ждала ответа. Он не шевельнулся. Она не знала, слышал ли он. Но ей было важно сказать.
«Я не скрываю. Я не вру. Я — настоящая.»

Внутри не было разрыва, не было вины, как она думала. Было странное спокойствие. Как после прыжка с высоты. Как будто она наконец сделала то, что давно должна была сделать.
«Я не изменяла. Я дополнила. Я стала больше. Я стала собой.»

Она закрыла глаза. Сон пришёл быстро. На губах осталась лёгкая улыбка — почти детская, несмотря на то, что она только что пережила.
«Я не боялась. Я хотела. Я получила. И я не сожалею.»

Она не шлюха.
Она — женщина, которая позволила себе быть собой.
Которая попробовала запретное и не нашла в нём ни боли, ни опустошения.
Только силу.
Только подтверждение:
она желанна.
Не как объект.
А как живая, дышащая, свободная женщина.

Её любовь к Александру не исчезла.
Но теперь она — не только жена.
Она — что-то большее.
Она — его выбор.
Она — его право.
Она — его огонь.

Признание.

Утром солнце пробивалось сквозь кружевные шторы, резало полосами света по паркету. Воздух был тяжёлым — смесь соли, лаванды из бальзама и чего-то ещё: пота, страсти, ночи, которую нельзя назвать. Ночи, в которой границы исчезли, а запреты — превратились в вызов.

Лера проснулась от запаха кофе. Крепкого. Горького. Александр уже был на ногах. Она пошевелилась. Простыня соскользнула, обнажив грудь. Кожа помнила прикосновения — чужие губы, зубы, пальцы. Соски напряглись сами собой, как будто реагировали на воспоминание.

В голове — калейдоскоп.
«Его губы. Жадные. Холодные вначале, потом — горячие.
Рот — на шее, на груди, на сосках. Кусал. Сосал.
Член — толстый, с выступающими венами, головка — багровая, влажная.
Первый толчок — резкий, без предупреждения. Больно. Но не от боли — от неожиданности. От ощущения: вот он, момент, которого я ждала.
Мой крик — вырвался сам. Как у раненой птицы.
А потом — сперма. На щеке. На губах. На подбородке. Липкая. Солёная.
И я… я хотела.»

Но стыда не было. Только волна — тёплая, медленная, растекающаяся по телу. Смесь триумфа и чего-то похожего на вину, но не настоящую вину. Скорее — осознание: я сделала это. Я была с другим. Но я всё ещё здесь. С ним. И это — не конец. Это — начало.

Александр вошёл с подносом. Чёрный кофе. Булочки с медом. Фрукты. Поставил на тумбочку.

— Кофе для моей богини, — сказал он, садясь рядом.

Провёл ладонью по её бедру. Медленно. Ощупывая. Не как ласка. Как подтверждение: ты моя.
Пальцы скользнули выше, к ложбинке между ног. Задержались.

— Ты мокрая, — прошептал он.

— От сна, — ответила она. Ложь.
«Нет. От воспоминаний. От тебя. От него. От всего.»

— О чём думаешь? — спросил он. Голос — спокойный, но в нём чувствовалось напряжение. Глубокое. Первобытное.

— Не знаю, что ответить, — прошептала она, глядя в окно. На горизонте море сливалось с небом.
«Как и мы. Как и то, что между нами. Никаких границ.»

— Тогда ответь так, как подскажет сердце.

Она смотрела на своё отражение в стекле. Обнажённая. Губы — припухшие, искусанные. Тень между ног. Всё, что было ночью, — осталось в её теле.
«Я не скрываю. Я не прячусь. Я — та, кем стала.»

— Я вчера была плохой девочкой, — выдохнула она. — Я отдалась Игорю. Вернее… он взял меня.

Александр не дрогнул. Лишь на долю секунды его зрачки расширились. В глазах — не гнев. Не ревность. Что-то тёмное. Глубокое. Первобытное.
«Он знает. Он ждал. Он хочет.»

— Расскажи, — прошептал он. Голос дрожал.

— Что?

— Всё. До последнего вздоха.

— Ты серьёзно?

— Как никогда.

— Почему?

— Потому что хочу слышать, как он прикасался к тебе. Хочу впитать в себя каждый звук, каждый запах этого греха.

— А если тебе будет больно?

— А если будет сладко?

Она замерла. Он не шутит. Ему нужно это. Не как наказание. Как часть их связи.
«Он не ревнует. Он восхищается. Он хочет, чтобы я рассказала. Чтобы он пережил это через меня.»

— Ты… хочешь, — сказала она. — Но я чувствую… ты боишься.

— Я хочу правды. Какой бы горькой она ни была. Если ты молчишь — это его тайна. Если говоришь — это наша реальность.

Она села на кровати. Потянулась, не стесняясь. Грудь — высокая, упругая. Соски — тёмные, напряжённые. Не от холода. От воспоминаний.
«Я не стыжусь. Я — женщина. И я хочу, чтобы он знал: я была с другим. И это — часть меня.»

— Всё началось в кабинке, — начала она. Голос — ровный, но с лёгкой дрожью.

— Да.

— Он… поцеловал меня.

— Где?

— В губы. Глубоко. Так, будто хотел втянуть меня внутрь. Потом — грудь.

— Как?

— Брал сосок в рот. Терзал. Кусал. Сосал до боли. — Она закрыла глаза. — Прижал к столу. Разорвал стринги. Я почувствовала, как ткань рвётся. А потом… мои губы — сразу раскрылись. Мокрые. Горячие. Смазка уже текла. Я была готова.

— И он вошёл?

— Да. Сразу. Без предупреждения. Член — толстый, длинный, обрезанная головка, вся в венах. Ворвался в меня резко. Глубоко. До самого дна.

— А-а-а! — выдохнула она, как будто переживала это снова. — Больно… Но… о-о-о… — выгнулась.
— Сладко. Я стонала. Кричала. Он держал меня за бёдра. Шлёпал. Громко. Каждый удар — как ток.

— Что говорила?

— Что он — мой. Что я — его шлюха.

— Да… да… я твоя шлюха! — прошептала она. — Трахни меня, как последнюю шлюху!

— И ты чувствовала себя шлюхой?

— Да. Полностью. Я больше не была женой. Я была — его шлюхой. Его добычей. Его грехом.

— Кончила?

— Да. Трижды. Первый — от его напора, от слов: «Ты моя на сегодня». Второй — когда на нас смотрела Наташа. Я увидела её в дверях. Она стояла. Не кричала. Не уходила. Только смотрела. И в её глазах — не гнев. Зависть. Чистая. Острая.
«Тебе он может только крем мазать, а меня он трахает. Трахает как последнюю шлюху. И я кончаю. От этого. От неё. От её взгляда.»
Да… да… да-а-а! — закричала я.
Третий — когда он кончил на меня. На лицо. На грудь. На живот. Горячее. Липкое. Солёное. Я чувствовала, как его сперма стекает по щеке. По шее. По соску. И я… я приняла это.

Она замолчала. В комнате повисла тишина. Только их дыхание. Прерывистое. Напряжённое.

Александр лежал неподвижно. Глаза закрыты. Одной рукой он медленно, почти незаметно, держался за член. Тот был твёрдым. Пульсировал под тканью пижамы.

— Ты… возбуждён? — спросила она.

— Да.

— От моих слов?

— Да.

— И тебе было приятно слушать, как он овладевал мной?

— Да.

— Почему?

— Потому что ты — моя любимая. Потому что ты не скрыла. Это — наше. Ты — моя самая желанная женщина. А если он тебя трахает — он трахает мою женщину. И это… делает тебя ещё желаннее. Невероятно желанной.

— И тебе это нравится?

— Да. Потому что я знаю: ты вернёшься ко мне. Всегда. И расскажешь всё. И снова разожжёшь во мне огонь.

Он резко сел. Не говоря ни слова. Перевернул её на спину. Вошёл в неё сразу. Грубо. Властно. Глубоко.

— Вот так, — хрипел он. — Как он.

— Да… — выдохнула она. — О-о-о…

— Сильнее.

— Да… А-а… Глубже…

— Ты — моя.

— Да… Да…

— Моя шлюшка.

— Да… О-о-о…

— Моя желанная.

— Да… Так… так…

— Моя сексуальная жена.

— Да… Да…

— Моя.

Она кончила резко. С криком: «А-а-а!» С судорогой, пронзившей всё тело. Выгнулась. Грудь дрожала. Губы — приоткрыты. Он последовал за ней. Член пульсировал внутри неё, извергал сперму глубоко, в самое сердце. Выдохнул:

— А-а-а… Ты — моя шлюшка.

Она легла рядом. Прижалась к нему. Чувствовала его тепло. Его дыхание. Его сердце.

Он не просто разрешил.
Он хотел.
Он возбудился от мысли, что она была с другим.
От мысли, что её желали.
Что её трахали.
Но она вернулась.
И рассказала всё.
И снова стала его.

Она больше не сомневалась.
Она не шлюха.
Она — женщина, которую жаждут.
И жена, чей муж упивается чужой похотью к ней.
Который знает:
она — его.
Даже когда она не с ним.
Особенно тогда.

Страх.

Утро выдалось тёплым. Над морем стоял лёгкий туман, серебристый, как дыхание, будто сама вода дремала. К десяти часам он рассеялся, открыв синюю гладь, без единой ряби. Солнце уже жгло, но ветер с моря приносил прохладу, лаская кожу.

Лера вышла на улицу в коротком льняном сарафане, светлом, почти белом. Под ним — ничего. Ни белья, ни преград. Только тело. Каждый шаг отзывался ощущением ткани о кожу — лёгким трением, как прикосновение чужих пальцев. Ткань прилипала к бёдрам, обнажая их при каждом движении. Между ног — влажно. Не от жары. От воспоминания. От ожидания.

Александр шёл рядом, молча, как всегда, когда был в хорошем настроении. Он не касался её, но она чувствовала его взгляд — не давящий, а как будто гордый. Будто он не просто видел её, а демонстрировал.
«Он знает. Он видит. Он разрешает.»

Она искала глазами Игоря. Обошла пляж, заглянула в кафе, постояла у причала. Его не было. Ни в первый день, ни во второй. Только пустота. Ощущение, что что-то оборвалось, и она теперь не знает, как вернуть это.

Она чувствовала себя брошенной. Не потому, что он ушёл, а потому что не оставил после себя ничего — ни слова, ни взгляда, ни намёка. Как будто та ночь была для него просто сном, случайным моментом, который не требует продолжения.

«Я для него — просто мимолётная слабость? Просто способ разрядиться?
Или я была… настоящей?
Или я — только воспоминание, которое уже стирается?»

Днём, сжав руки в кулаки, она вошла в кафе. Опустила глаза, села за столик. Наташа подошла, налила чай.
— Скажи… где Игорь? — прошептала Лера, будто боялась, что кто-то услышит.

— Уехал с Борисом на закупку. К вечеру будет.

— Понятно, — кивнула Лера. Голос не дрогнул, но внутри всё сжалось. Это было не облегчение. Это было ожидание.
«Он вернётся. И что тогда? Что я скажу? Что сделаю? Что позволю себе?»

Вечером кафе снова заполнилось. Зазвучали голоса, смех, запах жареной рыбы смешался с солью и табаком. Местные рыбаки, загорелые, с грубой кожей и усталыми глазами, предлагали утреннюю рыбалку в открытом море.

— Будет круто! — сказал Костя, размахивая руками. — Волну поймаем, рыбу наловим, пивка хлебнём.

— Мы с Александром точно идём, — подтвердил тот, не глядя на Леру.

Галя и Вика переглянулись и поморщились.

— Уж лучше поспим.

И тут дверь открылась.

Вошёл он.
Игорь.

Высокий, с короткой стрижкой, в простой футболке и шортах. Он огляделся. Его взгляд скользнул по залу и остановился на Лере. Ни слова. Ни жеста. Только лёгкий кивок. И тень улыбки в уголках губ.
Но этого хватило.
Её сердце ударило в горло.
«Он помнит. Он видит. Он хочет.»

— А девчонки могут с нами поехать, — сказал он. — Борис собирает группу на водопад. Экскурсия. Микроавтобус.

— Отлично! — взвизгнула Галя. — Я в деле!

— Тогда решено, — подытожил Александр. — Мы с Костей — в море. Вы — к водопаду.

Он повернулся к Лере.

— Мне завтра рано вставать. Пойдём.

Она замерла. Хотела остаться. Хотела подойти к Игорю, сказать что-то, почувствовать его голос, его дыхание, его взгляд на себе. Хотела понять — существует ли она для него сейчас, или она уже исчезла из его памяти, как след на воде.

«Один шаг. Один взгляд. Один шёпот. Я бы всё отдала.
Чтобы он сказал: Ты — моя. Даже если ненадолго.»

Но кивнула.

— Да. Пойдём.

Она пошла за Александром, как и всегда. Потому что он даёт ей то, чего она больше всего боится и желает — свободу. Он не запрещает. Он не ревнует. Он смотрит, как другие смотрят на неё, и в его глазах — не угроза, а восхищение. Как будто он говорит: Ты — моя, и я знаю, что ты стоишь этого. Что тебя должны хотеть.

Но внутри у неё росла тревога. Холодная, тихая. Она не могла её назвать, но чувствовала — как змея, ползущая по позвоночнику.
«А вдруг я ему больше не нужна?
Вдруг для него это было просто?
Вдруг он не чувствует того, что чувствую я?
Вдруг я — не исключение.
А просто ночь.
Просто грех.»

Она не знала.
Не могла быть уверена.
Но впервые в жизни она была готова рискнуть.
Готова сгореть дотла, лишь бы не гасить этот огонь.

За окном шумело море. Синее, глубокое, бесконечное.
Внутри — пламя.
Неистовое, пульсирующее.
Она больше не была просто женщиной, которая нравится.
Она была тем, кто решает.
Кто выбирает.
Кто хочет.
Кто не боится быть собой — дикой, необузданной, настоящей.

Она была не просто любовью.
Она была — жажда.
И она больше не хотела прятаться.

Поездка.

Утро медленно пробиралось в комнату, просачиваясь сквозь шторы. Свет лёг на пол, медленно поднялся по стене и коснулся кровати. Леру разбудил настойчивый звонок телефона. Она потянулась, открыла глаза. Александр уже ушёл — написал, что уехал на рыбалку. Оставил записку на тумбочке и тишину в доме.

На экране высветилось имя: Галя. Лера взяла трубку.

— Вика совсем расклеилась, — раздался в динамике усталый голос подруги. — На водопад мы не поедем.

Лера замерла. Потом едва заметно улыбнулась. Внутри — не разочарование, а острое, почти болезненное предвкушение. Она поедет с ним. Одна. Без лишних глаз. Без свидетелей.

Она встала, подошла к зеркалу. Сбросила майку, стояла обнажённая. Кожа — с лёгким загаром, особенно на плечах и ключицах. Грудь — высокая, соски уже напряжены. Талия — узкая, бёдра — округлые, ягодицы — упругие. Внизу — тёмные волосы, аккуратно подстриженные, лобок слегка влажный. Она провела ладонями по груди, почувствовала, как кожа покалывает. Пальцы коснулись сосков — резкая вспышка тепла прошла по телу. Рука скользнула вниз, между ног. Прикоснулась к клитору. Лёгкое давление — и тело отозвалось дрожью. Она закрыла глаза. Представила его. Игоря. Его руки. Его голос.

— Ммм… — выдохнула она, не сдерживая стон. — Ты бы так меня касался… как будто знаешь, где нужно.

Пальцы двигались медленно, кругами. Влагалище уже открылось, стало тёплым, влажным. Она вообразила, как он стоит за ней, держит её за бёдра, входит резко, без предупреждения. Как вчера. Как зверь, который берёт своё. Представила его член — твёрдый, горячий, пульсирующий. Его голос у самого уха: «Ты — моя шлюха».

— Да… — простонала она, ускоряя движения. — Я твоя… бери меня.

Оргазм пришёл быстро, острый, почти нервный. Она содрогнулась, судорожно ухватилась за край раковины. Колени подкосились. Через несколько секунд открыла глаза. Дышала тяжело. Ещё несколько мгновений — и она выпрямилась, поправила волосы. Снова была в себе. В контроле.

Она выбрала, что надеть. Короткие шорты — тонкая ткань, едва прикрывающая ягодицы. Топ — свободный, тонкий, на тонких бретельках, очень короткий, снизу едва прикрывающий нижнюю часть груди. Если она поднимет руки, ткань сползёт, обнажив соски. Под ним — ничего. Взяла купальник, сложила в сумку. На всякий случай. Вдруг будет возможность искупаться.

У микроавтобуса уже собралась толпа. В основном пожилые пары. Женщины в цветастых сарафанах, мужчины в шляпах, с уставшими глазами. Они смотрели на Леру. Неодобрительно. Молодая, красивая женщина, и так вызывающе одета, как девочка. Она чувствовала эти взгляды, но не опускала глаза.

И тогда увидела его.

Игорь стоял у двери, держал плетёную сумку. На нём была расстёгнутая рубашка, под ней — широкие плечи, рельефные мышцы, живот с чёткими линиями. Он посмотрел на неё. Не так, как остальные. Не с осуждением. С интересом. С ожиданием. В уголках губ — лёгкая усмешка.

— Ты пришла? — спросил он.

— А ты думал — не приду?

— Надеялся, что приедешь.

Он открыл дверь кабины. Борис, его брат, сидел за рулём. Полуголый, загорелый, с животом, который раньше был рельефным. Игорь кивнул на место между ними.

— Садись сюда. Будешь, между нами.

Она устроилась посередине. Чувствовала себя не просто пассажиркой. Центром. Точкой притяжения.

Микроавтобус тронулся, медленно вырулил на узкую горную дорогу, петляющую между скал и кипарисов. Ветер врывался в открытые окна, принося запах моря, мяты и пыли. Лера чувствовала, как каждый поворот и каждая неровность дороги отдаются в её теле — в груди, в животе, в бёдрах. Её грудь колыхалась под тонкой тканью топа, соски уже напряглись, проступали сквозь материал.

Они говорили о простом. О погоде. О вине, которое продают в местной лавке. О старом маяке, что стоит на мысу. Разговоры — обычные, нейтральные. Но под ними — напряжение. Как ток под изоляцией.

Борис, сидя за рулём, время от времени бросал косые взгляды на Леру, слегка поворачивая голову. Его взгляд задерживался на её груди, на бёдрах, на обнажённой коже. Он старался быть незаметным, но Лера чувствовала — он смотрит.
Игорь тоже это заметил.
— Брат, — сказал он, усмехаясь, — смотри на дорогу, а не на Леру. А то мы точно никуда не доедем.

Брат фыркнул, но руль выровнял, а взгляд опустил.

На одном из крутых поворотов машина резко накренилась. Лера завалилась вбок — прямо на Игоря. Его рука инстинктивно легла на её бедро, удерживая. Она не отстранилась. Осталась на его плече, на мгновение прижавшись грудью к его руке.

И в этот момент топ задрался снизу, обнажив нижнюю часть груди. Открылся тёмный сосок, напряжённый, почти кричащий. Достаточно, чтобы Борис увидел. Достаточно, чтобы он замер, чтобы его пальцы сжали руль сильнее.

Она не поправила топ. Осталась так — секунду, две. Пусть смотрит. Пусть знает: ты не можешь. А он — может.

Потом медленно выпрямилась, вернулась на своё место, но топ не поправила. Сделала вид, что не заметила. Пусть полюбуется. Пусть мечтает.

Через несколько секунд она кокетливо улыбнулась и провела руками по груди — медленно, по ткани, по возбуждённым соскам, будто гладила котёнка. Как будто говорила: «Ты видел. И это — только начало.»

Нарастало напряжение.

— Борис, —вдруг спросил Игорь, — то место у моря… оно ещё есть?

— Конечно, — ответил брат. — Наша бухта. Ты же помнишь.

— Какая бухта? — спросила Лера, не отводя взгляда от Игоря.

— Секретное место, — ответил он. — Наше. Там нет людей. Только вода, песок, солнце. И тишина.

— И мы? — посмотрела она на него.

— Если захочешь — да.

— А вы не против нас там оставить? — спросила она у Бориса.

— Я вас туда завезу, — сказал он. — А на обратном пути заберу. Только скажите, когда.

Через двадцать минут Борис остановил микроавтобус в конце узкой тропы, скрытой за густыми кустами. Впереди — только лес, а внизу, за поворотом, слышался шум моря.

Они вышли. Воздух был плотным от аромата плюща, мяты и соли. Солнце пробивалось сквозь листву, оставляя на земле пятна света. Тропа уходила вниз, к морю.

Когда Борис развернул микроавтобус и уехал, Лера осталась одна с Игорем.
Только они. И тишина.

«Мы остались вдвоем.
Никто не увидит.
Никто не услышит.
Он может сделать со мной всё.
И я хочу этого.
Хочу, чтобы он вошёл резко.
Чтобы держал за шею.
Чтобы сказал: «Ты — моя шлюха.»
Хочу, чтобы я кончила, стоя на коленях.
Хочу, чтобы он знал: я приехала не ради воды.
А ради него.
Ради этого.
Ради греха.»

Бухта.

Они пришли к маленькой бухте, спрятанной между высокими камнями, будто укрытие, созданное специально для кого-то, кто хочет остаться незамеченным. С одной стороны — море, тёплое, лазурное, с мягким рокотом волн, набегающих на песок. С другой — скалы, отгораживающие от мира. Под ногами — мелкий, тёплый песок, почти шёлковый на ощупь. Воздух пах солью, влажной зеленью и чем-то сладковатым — плющом, что вился по камням, или, может, просто жарой, расплавившей границы между телом и воздухом.

Игорь расстелил плед на песке, аккуратно, будто готовил место не просто для отдыха, а для чего-то большего. Разлил вино по бокалам, не спеша, с достоинством, будто совершал ритуал.

— За самую сексуальную женщину на свете, — сказал он, поднимая бокал.

— За безумство, — ответила Лера, чокаясь с ним.

Она сделала глоток. Вино было тёплым, с терпким привкусом вишни, чуть кисловатым на языке.

— Пойдём искупаемся? — предложил он, не отводя от неё глаз.

— О чёрт, мой купальник в сумке, а сумка осталась в автобусе, — сказала она, будто расстроилась, но в голосе звучала лёгкая игра.
В сумке остался и телефон.
“Вдруг Саша позвонит?”

— Здесь не нужны купальники, — усмехнулся он. — Здесь купаются голыми. Это часть свободы.

— А если кто-то увидит? — спросила она, глядя на него с вызовом.

— Вокруг ни души, — ответил он. — Даже чайки улетели.

Он снял рубашку, бросил на плед. Потом шорты. Стоял перед ней, не скрываясь. Его тело было подтянутым, без излишней мускулатуры, но с чёткими линиями, с тенью волос на груди. Член уже напряжён, стоит вверх, толстый, с выступающими венами, головка тёмная, набухшая.

Лера не отвела взгляд. Она смотрела не с восхищением, не с застенчивостью — с признанием. Он красив. Он — её сегодняшний выбор.

Она сняла одежду медленно, без стеснения и пафоса, просто раздевалась. Её тело — высокое, с выразительными бёдрами, упругой грудью, тёмными сосками — открылось миру без тени сомнения. Это было не шоу. Это было — заявление.

Они взялись за руки и пошли в воду. Волны накатывали, обнимали ноги, потом бёдра. Смеялись — не громко, но легко, будто сбросили что-то тяжёлое. Касались друг друга — плечом, бедром, спиной. Целовались: сначала нежно, потом глубже, с языком, с жадностью. Его руки скользили по её спине, вниз, к ягодицам. Её — по его груди, по животу, к члену. Он стонал в поцелуй. Она чувствовала, как напрягается под её пальцами.

Они вышли из воды — мокрые, с каплями, стекающими по коже, по бёдрам, по груди. Холодный воздух касался кожи, вызывая мурашки. Но внутри — жар.

Он прижал её к скале. Спина — на камне, холодном, шершавом. Перед ней — его тело, горячее, дышащее. Он поднял её ногу, закинул на своё бедро. Она почувствовала, как её половые губы раскрываются, как смазка выделяется, как тело готовится.

— Ты помнишь, как я вошёл в тебя первый раз? — прошептал он, глядя в глаза.

— Да, — выдохнула она.

— А сегодня я войду ещё глубже, — сказал он.

Он вошёл сразу, без подготовки, глубоко. Член растянул её, наполнил, коснулся шейки матки.

— А-а-а! — закричала она, запрокидывая голову.

— Да, — хрипел он, упираясь руками в скалу по обе стороны от её головы. — Ты — моя.

— Да, — ответила она, чувствуя, как волна поднимается изнутри.

— Моя шлюха, — прошептал он, не грубо, но с отчётливым обладанием.

— Да, — прошептала она, не как оскорбление, а как признание, как отдача.

— Моя, — повторил он, словно закрепляя.

Они двигались в унисон — жёстко, горячо, без смягчения. Кожа хлопала о кожу, звуки были громкими, отдающимися в камнях. Она стонала — глубоко, срываясь в крик. Он рычал — как зверь, который держит добычу.

Вдруг на горизонте появилась белоснежная яхта. Она медленно приближалась к берегу, почти касаясь воды, будто скользила по поверхности. На палубе были люди — молодые, загорелые, громкие. Они смеялись, кричали, хлопали друг друга по плечам. В их голосах звучало не просто веселье, а что-то более яркое — как будто они были пьяны не только от вина, но и от самого дня, от моря, от ощущения, что всё возможно.

Один из них указал на них пальцем.

— Давай, парень! Трахай её!
— Красавица! Отдайся! Кончи для нас! — раздался другой голос, громкий, насмешливый, но без злобы.

Лера замерла на мгновение, но не от стыда, а от всплеска адреналина.

— Ты говорил — здесь безлюдно? — шепнула она, касаясь его плеча.

— А тебя это смущает? — спросил он, голос был тихим, почти неслышным, как ветер в волосах.

— Ни капли, — выдохнула она. — Пусть они захлебнутся от зависти.

— И что? — в его глазах мелькнула насмешка, отблеск солнца на воде.

— Пусть смотрят.
А я… я… — она запрокинула голову, будто сбрасывала с себя последние остатки стыда. — Я хочу, чтобы они видели, как ты проникаешь в меня. Как ты трахаешь меня. Как я кричу от восторга.

— Да-а-а! — закричала она, и оргазм пронзил её тело, резкий, с судорогой, как удар тока.

«Я впервые кончила не для себя.
Не для Александра.
Не даже для Игоря.
А для них.
Для чужих глаз.
Для зависти.
Для желания.
Я кончила, потому что меня хотят.
Потому что меня видят.
Потому что я — не просто женщина.
Я — зрелище.
Я — огонь, который нельзя потушить.
И чем больше на меня смотрят — тем сильнее я горю.
Это не унижение.
Это — власть.
Я не шлюха.
Я — женщина, которая знает: её тело — не для одного.
Оно — для наслаждения.
Для восхищения.
Для секса.»

Игорь поднял её на руки — не как трофей, не как добычу, а как нечто хрупкое и бесконечно ценное. Он держал её уверенно, но с такой осторожностью, будто боялся повредить сам момент, будто боялся, что, если пошевелится резко, она исчезнет. Отнёс на плед, расстеленный на тёплом песке, и уложил с такой бережностью, будто касался не тела, а души. Потом опустился перед ней на колени, раздвинул её ноги — не грубо, не с требованием, а с намерением, будто открывал не просто тело, а что-то священное, запретное, что требует поклонения.

— Я хочу тебя ласкать, — прошептал он, и в этом голосе не было ни пошлости, ни агрессии — только чистое, глубокое желание, сосредоточенное, как молитва. — Не ради себя. А ради тебя. Потому что ты — женщина, которую нужно почувствовать, а не просто взять.

— Да… — выдохнула она, уже задыхаясь, не от усталости, а от ожидания, от ощущения, что вот-вот она будет полностью его.

— Пока не взорвёшься от страсти, — продолжил он, глядя на неё, как на шедевр. — Пока не почувствуешь, что ты — не просто тело. Ты — огонь. И я хочу, чтобы ты знала это.

— Да…

— Пока не скажешь: «Войди в меня… Я умоляю…»

Он начал.
Язык коснулся её клитора — сначала осторожно, почти невесомо, будто пробуя на вкус. Потом стал сильнее, настойчивее, двигался кругами, не торопясь, словно изучал каждый её вздох, каждое дрожание мышц. Он чувствовал, когда она на грани, и в этот момент замедлялся — не из жестокости, а из желания продлить её наслаждение, дать ей почувствовать, что она — в полном контроле, что он — только инструмент её удовольствия. Затем усиливал давление, когда понимал, что она уже не может терпеть, дразнил, не позволяя достичь пика, пока она сама не попросит.

— Да… да… — стонала она, сжимая кулаки, впиваясь пальцами в плед. — Пожалуйста… Войди…

— Что? — он оторвался на секунду, глядя на неё, как будто хотел запомнить этот момент навсегда.

— Возьми меня… Сделай своей шлюхой…

— Ты хочешь? — его голос стал хриплым, но не от похоти — от напряжения, от желания услышать её согласие, её признание.

— Да… Сейчас! Немедленно!

Он вошёл в неё глубоко, без паузы, одним движением. Член был напряжён, горячий, пульсирующий, но он не двигался сразу — дал ей почувствовать его, принять, раствориться. Она выгнулась, как под током, и закричала —от полноты ощущения, что ею обладают и дарят наслаждение.

— Да… да… — кричала она, уже не сдерживаясь, не стыдясь, не боясь.

— Ты — моя, — хрипел он, двигаясь в ней, сначала медленно, будто в ритуале, потом быстрее, резче, с каждым толчком всё более одержимо, но всё ещё с заботой, с ощущением, что он не просто трахает, а дарит себя.

— Да…

— Моя шлюха… — сказал он, и это прозвучало не как оскорбление, а как признание, как клеймо, которое она сама разрешила поставить, как имя, данное с любовью.

— Да…

— Моя. Навсегда.

Они кончили почти одновременно.
Она — с криком, с судорогой в бёдрах, с ощущением, что всё тело сжимается и рвётся на части, что она больше не принадлежит себе, что она — чистая энергия.
Он — внутри, с последним сильным толчком, с глухим стоном, с напряжением, пробежавшим по всему телу, но не ради своего удовольствия — ради её. Он кончил, потому что она кончила, потому что она была счастлива.

— Ты — прекрасна, — прошептал он, целуя её в волосы, в висок, в шею. Говорил тихо, как будто боялся нарушить тишину, которая вернулась после бури. — Ты — самое красивое, что я когда-либо видел. И я благодарен, что ты позволила мне быть рядом.

Они встали, ополоснулись в море. Холодная вода обожгла кожу, смыла соль, песок, следы спермы. Вернулись на плед. Сели рядом, молча. Пили вино из одной бутылки, передавая её друг другу. Говорили мало. О лете. О ветре. О том, как странно чувствовать себя одновременно уставшим и живым.

Поднялся холодный ветер. Резкий.
Игорь накинул рубашку ей на плечи. Прижал к себе.
Она прильнула.
Молчала.
Но в этом молчании было всё: насыщение, сила, и ощущение, что сегодня она была не просто женщиной — она была собой. До конца.

«Я — женщина, которую хотят.
Которую ласкают.
Которую понимают.
Я была не просто телом.
Я была желанием.
И он не просто взял меня.
Он подарил мне себя.
И в этом — вся разница.»

Послышался хруст веток — тихий, но отчётливый, как будто кто-то нарочно не скрывал своё приближение. Через мгновение из-за деревьев появился Борис. Он шёл медленно, держа в руке сумку Леры, будто взвешивая её, как будто в ней было не просто бельё и телефон, а что-то более ценное. Всё было тихо, только ветер шелестел листвой, да вода плескала у берега, как ритм сердца. Он остановился перед ними, посмотрел сначала на Леру, потом на брата. В его взгляде не было удивления. Было что-то другое — оценка, расчёт, лёгкая усмешка, будто он давно всё понял и просто ждал, когда они сами раскроются.

— Привёз сумку, — сказал он, будто бросил камень в воду. — Твой телефон звонил. Несколько раз. Подумал — может, важно.

— Спасибо, — ответила Лера, опуская глаза. Она стояла босиком на песке, в рубашке, слегка расстёгнутой, с мокрыми следами на бёдрах. Волосы, прилипшие к шее.

Он смотрел на неё. Долго. Не как на гостью. Как на того, кого он уже где-то видел. Его взгляд скользнул по её телу под тонкой тканью, задержался на бёдрах, на влажных разводах, на следах, которые невозможно было объяснить водой. Капли, смешанные с солью, с засохшей спермой, с её смазкой — всё это оставляло след. Он знал. И не пытался притворяться.

— Извини, залез в твою сумку, — сказал он, стараясь говорить небрежно, но голос дрогнул. — Там купальник. — Он усмехнулся. — Но вижу, он тебе совсем не нужен.

Он повернулся к брату. Посмотрел прямо в глаза.

— А ты, брат, похоже, тоже где-то оставил свои плавки.

Лера покраснела. Не от стыда, а от ощущения — её раскрыли. Она машинально прикрылась рубашкой, будто это могло скрыть то, что уже было на виду. Но этот жест только усилил напряжение — как будто она пыталась спрятать огонь под бумагой.

Борис не стал ждать. Сбросил шорты и вошёл в воду. Без колебаний. Без стеснения. Он двигался уверенно, как человек, который знает своё тело и не боится его показать. Под шортами — ничего. Только кожа, мышцы, напряжённые бёдра. Он погрузился в воду по пояс, потом обернулся.

— Пойдёмте, купаться! — позвал он.

Лера смотрела. Не могла отвести взгляд.
На его тело — широкая грудь, рельефный живот, сильные бёдра.
На член — крупный, толстый, спокойно лежащий между ног, но с явным намёком на то, что он способен на большее. Яички — плотные, тяжёлые. Вены — проступают, как дорожная карта желания.
Он не демонстрировал. Просто был.
И этого было достаточно.

— Нет, — сказала Лера, отводя глаза. — Мне нужно перезвонить мужу.

Она отошла в сторону, достала телефон. Руки слегка дрожали. Набрала номер.

Разговор с Александром начался тяжело.
Как ходьба по минному полю.

— Где ты была? — спросил он. Голос — напряжённый. Не злой. Но настороженный.

— Забыла сумку в микроавтобусе. Её только что привёз Борис.

— Я звонил.

— Я знаю.

— Что-то случилось? — Его голос стал ещё туже. — Ты как?

— Нет, не случилось… Мы не доехали до водопада. А ты как?

— Ничего не поймал. Рыба не клюёт.

— А я — поймала, — выдохнула она. Слова вырвались сами. Как признание.

— Что? Что ты поймала?

— Огромную рыбу. Вернее… Меня поймали на огромный крючок.

— На какой крючок? О чём ты говоришь?

— На красивый. Большой. Манящий.

— Что? Лера, что с тобой?

Связь оборвалась.
Точно в нужный момент.
Словно кто-то решил, что дальше — без него.

Братья вернулись из воды, они сели на плед, оба голые. Капли воды блестели на коже, медленно стекали по животу, по бёдрам, по внутренней стороне ног. Ветер стих. Воздух стал тёплым, плотным. Тишина опустилась, как туман, окутывая всё вокруг.

Лера вернулась к ним, медленно, будто возвращалась не просто на плед, а в момент, который нельзя отменить. Песок мягко принимал её босые ступни. Она села между ними, ощущая тепло их тел, запах соли, кожи и чего-то ещё — напряжения, витающего в воздухе, как запах грозы перед дождём.

— Не честно, — нарушил молчание Игорь. — Мы — голые. А ты — в рубашке.

Лера замялась. Она сидела между ними, чувствуя, как напряжение растёт. Не от страха, а от ожидания. Оно сжимало живот, вызывало лёгкое головокружение, как перед прыжком с высоты.

— Ты не должна прятать такое тело, — сказал Борис, глядя прямо в глаза. — Это преступление.

— Да, — добавил Игорь. — Сними.

Она медленно расстегнула пуговицы рубашки. Каждое движение — будто замедленное. Пальцы слегка дрожали, но не от стыда, а от ощущения, что она переступает черту, которую больше не сможет перейти назад. Сбросила ткань с плеч. Рубашка упала на песок. Она осталась голой. Под их взглядами. Под солнцем. Под открытым небом, которое, казалось, замерло, чтобы не пропустить ни одного движения.

Они налили вино в бокалы. Пили неспешно, не отрывая глаз друг от друга. Говорили о прошлом. О лете. О девушках, которых привозили сюда. О том, как всё начиналось.

— Мы раньше приводили сюда девушек, — сказал Борис. —Но не ради развлечения. Ради чего-то большего. Ради того, чтобы они почувствовали, насколько они красивы. Настоящие. Живые.

— И мы не просто были с ними, — добавил Игорь. — Мы ласкали их. Каждую. Как будто впервые. Как будто это было священно.

— Вдвоём? — спросила Лера. Голос чуть дрожал.

— Да, — кивнул Борис. — Вдвоём. Мы начинали с поцелуев. Медленных. Глубоких. С языка, с шеи, с ключиц. Потом — грудь. Мы ласкали соски, не спеша, пока они не напрягались, пока девушка не начинала стонать от одного прикосновения.

— А потом? — выдохнула Лера.

— Потом мы разделяли её. Не грубо. Нежно. Один целовал её губы, другой — шею, спину, ягодицы. Один гладил по животу, другой — проводил пальцами по внутренней стороне бёдер, к лобку. Мы не торопились. Мы хотели, чтобы она наслаждалась. Чтобы каждый момент был как взрыв.

— А потом?

— Потом один входил в неё. В киску. Медленно. Глубоко. До конца. Другой — целовал её, держал за бёдра, прижимал к себе. А когда она уже дрожала, уже была на грани — второй входил в попку. Очень осторожно. Смазывал, целовал, гладил, прежде чем войти. И только тогда — плавно, без рывков, как будто впускал её в новое измерение.

— А они? Что они чувствовали?

Борис замолчал на мгновение, будто вспоминал не похотливые подробности, а что-то священное. Его голос стал тише, почти задумчивым.

— Они чувствовали, как их тело перестаёт принадлежать им. Как будто они растворяются в этом моменте. Каждая из них — по-своему. Одна начинала плакать, не от боли, а от того, что ею наслаждаются. Другая смеялась сквозь стоны, как будто наконец-то поняла, зачем она рождена женщиной. Третьи просто замолкали, закрывали глаза и дрожали, как лист на ветру, потому что больше не могли говорить — только чувствовать.

— Они наслаждались? — тихо спросила Лера.

— Да, — ответил Борис. — Настоящим, глубоким наслаждением. Не спеша. Не в ускоренном ритме. Они не просто кончали — они раскрывались. Каждый оргазм был как волна, накрывающая с головой. Сначала один — от члена в киске, горячего, глубокого, растягивающего. Потом второй — острый, почти болезненный, но такой сладкий, когда второй входил в попку, медленно, как ключ в замке. А потом — третий, четвёртый… они теряли счёт. Их тела сжимались, извивались, но не от боли — от полноты. От ощущения, что их заполнили полностью. Что их желание — не грех. А право.

Он посмотрел на Леру. В его глазах — не похоть.
А приглашение.
Как будто говорил:
«Ты тоже можешь быть такой.
Ты тоже можешь быть принята.
Полностью.
Навсегда.»

Лера замерла. Закрыла глаза. Представила.
Себя.
На этом пледе.
С двумя мужчинами.
С двумя членами.
С одновременным напряжением — впереди и сзади.
С ощущением, что её разрывают.
И при этом — что она полностью принадлежит этому моменту.
Что её тело больше не её.
Что оно стало частью ритуала, где каждый толчок — как удар, каждый стон — как признание.

«Я не боюсь.
Я не сомневаюсь.
Я хочу.
Я готова.
Я хочу, чтобы они сделали меня своей.
Чтобы я больше не могла дышать от наслаждения.
Чтобы я забыла, кто я.
Чтобы я стала только телом.
Только желанием.
Только их.»

Она застонала. Не вслух. Внутри. Но они услышали. Игорь улыбнулся.

— Может, — прошептал он, — мы лучше тебе покажем, как это было?

Его губы медленно двинулись к её губам. Не жадно. Не грубо. Как предложение. Как начало. Как первый шаг в то, откуда уже не будет возврата.

В этот же момент Борис нежно обхватил её грудь. Пальцы — тёплые. Давление — уверенное. Не требование. Просто прикосновение. Захват. Он провёл большим пальцем по соску. Тот тут же напрягся. Лера почувствовала, как между ног становится влажно. Как кожа покрывается мурашками. Как дыхание становится глубже.

Она не отстранилась.
Она сделала шаг вперёд.
В ту бездну, из которой уже не хотелось возвращаться.

Зазвонил телефон. Звук был резким, как будто разрезал тишину. Лера взяла его, не отрывая взгляда от братьев. Отошла чуть в сторону. Её пальцы были тёплыми, слегка влажными от волнения.
— Лера… — сказал муж. Голос звучал издалека, как будто он говорил с другого берега. — Рыбалка окончена. Ни одной рыбы.

— А ты? — спросил он. — Что ты говорила про свой улов? На какой крючок тебя поймали? Ты с Игорем. Он тебя трахнул?

— Да… Я с ним… и он меня трахнул, — ответила она ровно, без дрожи, словно констатировала факт, а не признавалась.
«Я не скрываю. Я не боюсь. Я — настоящая.»

— Знаешь, дорогой…

— Да? — Его голос изменился. Напряжённый. Надломленный.

— У меня всё-таки более удачная рыбалка.

— И что? О чём ты говоришь?

— Я сегодня, наверное, поймаю ещё и вторую огромную рыбу… Или меня поймают.

— Что? Кто тебя поймает?

— Игорь… и Борис.

— Что?! Лера, что ты несёшь?

— Скорее всего — одновременно. Сразу на два крючка.

— На какие два крючка? Объясни мне!

— Ты так и не понял? Телефон привёз Борис. Он здесь. С нами.

— Я хочу отдаться им. Одновременно. Хочу почувствовать себя шлюхой.

— Лера, как ты могла…?

— Давай оставим вопросы до вечера. Мне сейчас не до этого…

— Я тебя люблю…

— Пока… — прошептала она, и в этом «пока» было всё: прощание, вызов, обещание.

Лера медленно опустила телефон. Подняла голову. Вышла из разговора, как из транса. Братья стояли у пледа. Неподвижные. Внимательные. Они всё это время смотрели на неё. Их взгляды скользили по её телу — по груди, соски которой напряглись от прохладного ветра и возбуждения, по животу, по линии бёдер, по щели между ног. Их члены уже были напряжены. Не до конца, но явно готовы. Как будто ждали только её сигнала.

Игорь стоял впереди. Он был чуть выше, с более резкими чертами лица. Его член — длинный, с выступающими венами, головка тёмная, обрезанная, уже покрыта влагой. Борис стоял чуть сзади, шире в плечах, с более массивным телом. Его член — толще, мощнее, с крупными яичками, низко расположенными. Вены пульсировали под кожей. Оба смотрели на неё так, как будто она — не женщина, а что-то большее. Что-то запретное и желанное одновременно.

Лера не сказала ни слова. Не потому, что испугалась. Просто не было нужды. Она подошла к ним. Медленно. Каждый шаг — не как на казнь, а как вход в новое состояние. Она опустилась на колени на тёплый песок. Под коленями было мягко. Внутри — жар. Глубокий, нарастающий.

«Я не шлюха.
Я — женщина, которая берёт.
Я — та, кто решает.
И сейчас я выбираю — их обоих.»

Она посмотрела сначала на Игоря. Потом на Бориса. Улыбнулась. Не игриво. Не вызывающе. Словно приняла решение. Потом взяла их члены в руки. Правой — Игоря. Левой — Бориса.

— О-о-о… — выдохнул Игорь. Голос дрожал. — Боже…

— Ты… чёрт возьми… — застонал Борис, запрокидывая голову. — Да…

Она начала двигать руками. Медленно. Внимательно. Словно изучала каждый миллиметр. Вверх. Вниз. Сжимала, потом ослабляла. Смазка уже выступала из головок, скользила по пальцам. Она чувствовала, как их дыхание учащается, как мышцы напрягаются.

— Ты умеешь… — хрипел Игорь. — Ты так… нежна…

— Смотри на меня, — прошептала она. — Не отводи глаз.

— Да… да… — выдохнул он. — Не могу…

Она провела большим пальцем по головке Игоря. Потом по уздечке. Потом вдоль нижней вены. Он вздрогнул. Сильно. Как от удара током.

Потом переключилась на Бориса. Ладонь скользнула по его члену. Толстый. Горячий. Пульсирующий. Она сжала сильнее. Почувствовала, как он напрягается.

— Ты такой… тяжёлый… — прошептала она.

— А ты… такая… — Он не закончил. Только стонал. Громко. Без стыда.

Она поднесла их члены к губам. Лизнула кончик Игоря. Вкус — солоноватый, с лёгкой горчинкой. Она закрыла глаза.

— Ммм… — выдохнула. — Вы оба… вкусные.

Братья застонали. Оба. Одновременно. Как будто её слова были сигналом.

Она взяла член Игоря в рот. Сначала только головку. Языком — круговые движения. Потом медленно пошла вниз. По стволу. Глубже. Глубже. До основания. Он застонал. Хватался за её волосы. Она чувствовала, как он пульсирует на языке.

— О-о-о… — простонал он. — Глубоко… Так глубоко…

Она отпустила. Подняла глаза.

— Нравится?

— Ты… боже… Ты умеешь… Делаешь это как ангел и демон в одном лице…

Она улыбнулась. Перешла к Борису. Его член был толще. Ей пришлось расслабить горло. Она сделала это медленно. Сначала головка. Потом — чуть глубже. Он выдохнул. Резко. Как будто получил удар.

— А-а-а! — выдохнул он. — Ты… ты чертовски узкая…

Она двигалась. Вверх. Вниз. Язык — по уздечке. Губы — плотно. Рука — у основания. Он стонал. Громко. Без контроля.

— Ты… чёрт… — стонал он. — Ты делаешь это, как профессионалка…

— Я не профессионалка, — прошептала она, оторвавшись. — Я просто хочу вас.

Братья снова застонали. Даже громче.

Она вернулась к Игорю. Теперь — глубже. Быстрее. Со звуком. Со слюной. С хлюпающими движениями, которые отдавались в тишине бухты.

— Да… да… — хрипел он. — Я сейчас кончу…

— Нет, — прошептала она. — Не сейчас. Я хочу, чтобы ты вошёл в меня. Глубоко. До самого дна.

Она перешла к Борису. Теперь — ещё глубже. Он начал двигаться навстречу. Осторожно. Но с силой. Как будто пытался занять всё пространство.

— Ты… такая… — выдохнул он. — Ты делаешь это, как будто мы тебе принадлежим… Как будто мы твои рабы…

— Вы и принадлежите, — прошептала она, глядя на него. — Сейчас. В этот момент. Вы — мои. Только мои.

Она снова взяла оба члена в руки. Начала двигать ладонями. В ритме. В унисон. Смотрела им в глаза по очереди. Не моргая.

— Ты, — сказала она Игорю, улыбаясь, — хочешь войти в меня?

— Да… — выдохнул он. — Готов на всё.

— А ты? — спросила она Бориса.

— Я хочу трахать тебя. До беспамятства. Чтобы ты кричала от наслаждения.

— И вы оба хотите, чтобы я кончила? Чтобы я отдала вам себя всю без остатка?

— Да! — выдохнули они в унисон. — Да!

— Ну и что вы тогда хотели мне показать? — спросила она. Улыбнулась. Не смущаясь.
Они не ответили.
Лера медленно легла на спину. Руки вдоль тела, ноги разведены в стороны. Глаза открыты. Смотрела в небо. Солнце касалось её лица, как поцелуй.

Игорь опустился на колени между её ног. Наклонился. Прижался губами к клитору. Начал двигать языком — сначала медленно, потом быстрее. Нажимал кончиком, касался входа во влагалище. Она уже была мокрой. Смазка стекала по внутренней стороне бёдер. Клитор пульсировал.

— Ммм… — застонала она. — Да… сильнее…

Он оторвался.

— Ты готова? — спросил.

— Готова, — выдохнула она. — Но не так.

Лера поднялась. Подошла к Игорю. Помогла ему лечь на спину. Он понял. Улыбнулся.
Она встала на колени над ним, раздвинула ноги. Медленно опустилась.
Его член вошёл в неё глубоко. До самого основания.
Она застонала. Закрыла глаза.
Сидела на нём, лицом к нему. Грудь дрожала. Соски — твёрдые.
Она начала двигаться — вверх, вниз, медленно, чувствуя каждый миллиметр.

Борис стоял сзади. Смотрел.
Потом опустился на колени. Провёл пальцем по анусу. Лёгкое прикосновение.
— Ты когда-нибудь?

— Нет, — прошептала она, не переставая двигаться. — Но хочу. Сейчас.

— Будет больно, — сказал он.

— Пусть будет. Я хочу всё. И боль, и наслаждение.

Он наклонился.
Язык коснулся ануса — сначала осторожно, потом сильнее. Двигался кругами, разогревая, расслабляя.
Потом ввёл кончик языка внутрь.
Она выгнулась.
— О-о-о… — выдохнула. — Да… так…

Он оторвался.
Взял смазку с её промежности — тёплую, густую.
Добавил слюну.
Размазал по своему члену.
Потом — по её анусу.
Массировал пальцем, постепенно увеличивая давление, вводя один, потом два пальца.
Она стонала — громче, ритмично.
— Да… да… я готова…

Он убрал пальцы.
Прижал головку к анусу.
— Дыши, — сказал. — И не сжимайся. Поверь мне.

Он начал входить. Медленно. Немного вошёл. Остановился.
Она выдохнула. Почувствовала давление. Жжение. Тело напряглось. Потом расслабилось.
— А-а… — выдохнула она. — Да… продолжай.

Он вошёл глубже. Потом ещё. Двигался плавно. Без рывков.
— О-о-о… — простонала она. — Ты… такой большой.

— Ты принимаешь меня? — спросил он.

— Да. Глубже. Хочу тебя полностью.

Он вошёл до конца. Остановился. Подождал.
— Боже… — выдохнула она. — Я чувствую тебя. Всего.

Теперь оба были внутри.
Один в анусе. Другой во влагалище.
Она сидела на Игоре, а Борис был сзади, прижавшись к её спине, одной рукой обнимая за талию, другой — гладя по груди.

— Ты чувствуешь нас? — спросил Игорь.

— Да. Вы заполняете меня. Полностью.
Я чувствую каждый сантиметр.
Ты, Борис — толстый. Давишь изнутри.
А ты, Игорь — длинный. Достаёшь до самого сердца.

— Ты — наша, — сказал Борис.

— Наша шлюха, — добавил Игорь.

— Да, — стонала она. — Я ваша. Ваша шлюха.
Трахайте меня. Сильнее. Глубже.
Я хочу, чтобы вы кончили в меня.
Чтобы я почувствовала, как вы заполняете меня.
Оба сразу.

Они начали двигаться.
Игорь входил и выходил.
Борис делал то же самое.
Удары были сильные. Глухие.
Шлепки плоти отдавались в камнях.
Смазка стекала по её бёдрам. По ягодицам. Капала на плед.

— Да… — выдохнула она. — Я чувствую вас. В каждой поре.
Вы разрываете меня. И собираете заново.
Я ваша. Ваша кукла. Ваша рабыня.
Трахайте меня. Наслаждайтесь.

Она выгнулась. Грудь дрожала. Губы были приоткрыты. Глаза закрыты.
— Я… я кончаю! — закричала она. — Да-а-а!

Оргазм пришёл резко. С судорогой в животе. В ногах. В пояснице.
Влагалище сжалось вокруг члена Игоря. Анус — вокруг Бориса.

— Да-а-а!.. Я чувствую вас… везде…
Вы — мой воздух… моя смерть… я ваша… ваша…

В этот момент они кончили.
Игорь — глубоко, внутрь влагалища.
Борис — в анус.
Сперма выделялась сразу, обильно.
Некоторое количество вытекло, стекло по бёдрам.

Они продолжали двигаться, пока не закончили. Пока последние толчки не стали слабыми.
Потом вышли. Медленно.
Семя потекло из обоих отверстий. Белое. Густое.

Она легла на плед. Глаза закрыты. Дышала тяжело. Губы тронуты лёгкой улыбкой.

— Я никогда… — прошептала она. — Никогда не чувствовала себя такой желанной.
Такой нужной.
Вы оба… ваши члены… они — идеальны.
Вы заполнили меня. До самого дна.
Я была вашей.
И хочу быть снова.

Они сели рядом.
— Ты — легенда, — сказал Борис. Провёл пальцем по её щеке.
— Я никогда не встречал такой женщины, — добавил Игорь. — Ты не шлюха. Ты — императрица. Королева.
Она улыбнулась. Открыла глаза.
Она лежала. Насыщенная. Счастливая. Свободная.
Она — женщина, которая выбирает себя.
И любовь, которая не боится быть собой.

Осознание.

Лера вернулась в номер вечером. Солнце садилось, заливая море золотом, будто расплавленное масло растекалось по воде. Она открыла дверь и почувствовала, что Александр уже дома.
Он сидел на террасе. На нём была белая рубашка с закатанными рукавами. В руке — стакан с водой. Он смотрел на дверь. Ждал.

— Ты как? — спросила она, снимая сандалии.

— Ни одной рыбы, — усмехнулся он.
— А ты?

— А я — поймала, — ответила она, дразня его.

Он встал. Подошёл. Не поцеловал. Не обнял. Просто смотрел.
Глаза — тёмные, почти чёрные, но в них — не гнев, а огонь.
— Я хочу тебя…, — сказал он тихо.

— Сначала душ, — прошептала она. — Я вся в соли, в песке… в них.

Она приняла душ. Струи воды были тёплыми, как объятия. Закрыла глаза. Вспомнила.
На коже остались следы: песок между пальцами ног, соль на шее, царапина на бедре от камня. Внутри — жжение. В влагалище — ощущение растянутости, повышенная чувствительность. В анальном кольце — пульсация, которая отзывалась на любое прикосновение.

Два члена. Два оргазма. Два рта. Две пары рук.
Она провела пальцами по клитору. Он был напряжён, набухший. Реагировал на прикосновение. Помнил всё.
«Я не просто была с ними. Я приняла их. Всех. До конца.»
Саша её хотел.
Но тело было уставшим, как после долгой физической нагрузки.

Она вышла из душа. Осталась голой. Сперму смыла. Память — осталась. В мышцах. В нервах. В голове.

В спальне она легла рядом с Александром. На спину. Грудь была обнажена. Соски — твёрдые.
Он смотрел на неё. Не осуждая. Не злясь. В его глазах — возбуждение.

— Ты красивая, — сказал он.

— Я грязная, — улыбнулась она. — Виновато.

— И потому — ещё красивее.

Он потянулся к ней.

— Дай я войду в тебя.

— Нет, — прошептала она. — Не сейчас.

— Почему?

— Я устала. У меня болят все дырочки.

— Болят?

— Да. От двух членов. От двух оргазмов. От двух братьев.

— Расскажи, — выдохнул он.

— Сначала… приласкай меня. Языком.

— Где?

— Между ног.

— Сейчас?

— Да.

— Но ты же…

— Именно поэтому.

— Что?

— Мне хочется, чтобы ты вылизал меня… там, куда недавно кончали другие мужчины.

Он замер. Потом медленно опустился на колени.

— Ты — безумная, — прошептал он.

— Да.

Он начал с поцелуя в бедро. Потом пошёл ниже. Раздвинул пальцами её половые губы. Они были уже влажными.
— Ты мокрая, — сказал он.

— От тебя, — прошептала она.

— Но ты же…

— Но я же твоя.

— И ты хочешь, чтобы я…

— Да. Вылижи меня. Как будто это твоя территория.

— Это и есть моя территория.

— Докажи.

Он прикоснулся языком к клитору. Лёгкое прикосновение. Она застонала.
Потом язык вошёл во влагалище.

— Ммм… — выдохнул он. — Ты пахнешь… ими…

— Да… — прошептала она. — Но я — твоя…

Он вернулся к клитору. Двигался кругами. Сильнее. Одновременно пальцем коснулся ануса. Нажал.

— О-о-о… — вздрогнула она.

— Ты помнишь, как они входили? — спросил он.

— Да.

— Один — сюда? — палец коснулся анального кольца.

— Да… Борис… он такой толстый… я думала — не войдёт…

— А другой — сюда? — палец скользнул во влагалище.

— Да… Игорь… он вошёл глубже… до самого дна…

— И ты кончала?

— Да.

— Громко?

— Да… кричала…

— А теперь?

— Теперь… кончаю… от тебя…

Она выгнулась. Оргазм пришёл быстро. Сильный. Тело дрожало. Губы приоткрылись. Она не кричала. Стиснула зубы.
— Я — твоя… только твоя…

Она легла на бок. Обессиленная. Он остался рядом.

— Расскажи, — с мольбой попросил он. — Подробно.

— Ты уверен?

— Да.

— Ты не будешь ревновать?

— Нет. Я буду гордиться.

Она начала рассказывать.

— Мы ехали в микроавтобусе. Я сидела между ними, как между двумя полюсами магнита. Игорь — в расстёгнутой рубашке, с широкими плечами, с рельефным животом, с тенью волос, спускающейся к плавкам. Когда он посмотрел на меня — между ног стало мокро. Не от страха. От ожидания. Я чувствовала, как мои соски напрягаются, как кожа покалывает, как внутри всё сжимается в узел предвкушения.

— Мы приехали в бухту. Маленькую, спрятанную между камнями, как убежище для грешников. Песок — тёплый, почти шёлковый. Вода — прозрачная, как стекло. Игорь расстелил плед, будто готовил алтарь. Разлил вино. Поднял бокал: «За самую сексуальную женщину на свете». Я улыбнулась. Я и была этой женщиной. Та, кого хотят. Кого берут. Кого помнят.

— Он снял рубашку. Потом шорты. Остался голым. Член — уже напряжён, толстый, с выступающими венами, головка тёмная, блестит от влаги. Я не отводила взгляд. Я смотрела. Как будто он был моим. Как будто его тело — моя собственность. Я чувствовала, как мои губы сами собой приоткрываются. Как язык касается зубов. Как внутри всё пульсирует.

— Мы пошли в воду. Голые. Холодные волны обнимали тело, но внутри — жар. Он касался меня. Руки — по спине, по ягодицам, по груди. Я целовала его. Его язык был у меня во рту, как завоеватель. Я хотела его. Не как мужчину. Как силу. Как наказание. Как освобождение.

— Он прислонил меня к камню. Холодный, шершавый. Поднял мою ногу, закинул на бедро. Вошёл резко. Глубоко. Без предупреждения. — А-а-а! — закричала я. Он трахал меня жёстко, как зверь, который берёт своё. Я стонала. Он рычал. Шлёпал. Каждый удар — как ток.

— Вдруг — крики. Яхта. Молодые люди на палубе. — Давай, парень! Трахни её! — Красавица! Не стесняйся! Кончи для нас! Я замерла. Потом сказала: «Пусть смотрят. Пусть видят, как его член входит в меня». И закричала: «Да-а-а!», кончая под их взглядами. Я кончила не для себя. Я кончила для них. Для их зависти. Для их желания. Я была не женщиной. Я была зрелищем.

— Потом вернулся Борис. С моей сумкой. Увидел меня. В его рубашке. Следы спермы на бёдрах. Он усмехнулся. Не осудил. Не отвернулся. Уважил. Потом снял шорты. Остался голым. Член — такой же большой, как у Игоря. Только толще. Мощнее. Я смотрела. Не стесняясь. Как будто это было шоу, где я — главная героиня.

— Я сняла рубашку. Осталась голой. Они пили вино. Вспоминали, как трахали девушек вдвоём. — Один — в киску, другой — в попу, — сказал Борис. Я застонала. Не вслух. Внутри. Я представила себя. На пледе. С двумя членами. С двумя мужчинами. С одновременным напряжением — впереди и сзади.

— Я сказала: «Трахните меня… оба».
Они не стали спрашивать. Начали.
Борис — в попку. Медленно. Смазка — из моей киски, с его слюной. Он вошёл глубоко. Как будто в самую бездну. — А-а-а!
Игорь — во влагалище. Тоже глубоко. — Да-а-а!

— Я кричала. Как дикая кошка. — Вы заполняете меня… я ваша… ваша шлюха… Трахайте меня…
Они двигались в унисон. Шлепки — громкие. Смазка — на коже, на пледе. Я чувствовала, как каждый член толкается внутри, как они соприкасаются сквозь тонкую перегородку. Я была растянута. Разорвана. И в то же время — счастлива.

— Они кончили одновременно. Горячо. Глубоко. Сперма — в двух дырочках. Я почувствовала, как она вытекает. Как тепло стекает по бёдрам. Как я становлюсь их общей.

— Я лежала. Как после кораблекрушения.
Насыщенная. Счастливая. Свободная.
Никогда не чувствовала себя такой… желанной.
Не как жена.
Не как любовница.
А как женщина, которую хотят.
Которую берут.
Которая разрешает.

Он слушал. Не перебивал. Дыхание — ровное. Член — напряжён. Через ткань брюк был виден бугор.
Он не ревновал. Он возбуждался. Ему было приятно слушать. Это было как смотреть на самого себя, на свои скрытые желания, которые она озвучивала вслух. Она рассказывала ему всё. Каждый взгляд, каждое прикосновение, каждый момент. И в этом была её верность. Она возвращалась к нему. Каждый раз. Всегда.

— Перевозбуждён? — спросила она, поворачиваясь к нему. Её пальцы скользнули по его животу, замедлились у пояса. Голос — тихий, с лёгкой дрожью, будто она сама уже чувствовала его внутри.

— Да, — прошептал он. Голос дрожал, как будто слова вырывались из глубины, из-под слоя сдержанности, которую он больше не мог удерживать.

— Хочешь войти в меня?

— Нет. Боюсь.

— Почему?

— Боюсь, что ты не сможешь. Что сломаешься. Что твоё тело не выдержит. Что я причиню тебе боль.

— Я не сломаюсь, — улыбнулась она. — Я сильнее, чем ты думаешь. Я была одновременно с двумя мужчинами. А ты — мой первый, мой единственный.

— Давай я приласкаю тебя рукой, — предложила она, не дожидаясь ответа.

— Что?

— Я хочу отблагодарить тебя. За то, что ты меня не ревнуешь. За то, что ты не запрещаешь. За то, что ты даёшь мне быть собой.

— Это не заслуга. Это любовь, — выдохнул он.

— А я хочу наградить тебя. За эту любовь.

Она взяла его член в руку. Тёплый. Твёрдый. Пульсирующий. Сжала. Медленно провела вверх, потом вниз, чувствуя каждую вену, каждый изгиб.
— Ты такой твёрдый, — прошептала она.

— От тебя.

— От моего рассказа?

— Да. От мысли, что ты была с ними. Что ты хотела. Что ты кончала. Что ты вернулась.

— И тебе было приятно слушать?

— Да, — прошептал он. — Потому что ты моя. Потому что ты всё рассказываешь. Потому что это наш секс. Наша игра. Наше безумие. Потому что ты не скрываешь. Потому что ты выбираешь меня.

Она продолжала ласкать его. Ритмично. Сильнее. Медленно сжимая, потом разжимая. Пальцы скользили по стволу, касались головки, собирали выступающую смазку, размазывали её по всей длине.
— Ты хочешь кончить?

— Да. Очень.

— Тогда расскажи, как ты хочешь.

— Хочу, чтобы ты держала меня. Чтобы твоя рука была на члене. Чтобы твои глаза смотрели в мои.

— Так? — спросила она, сжимая его сильнее, не отводя взгляда.

— Да.

— И чтобы я сказала, что я твоя шлюшка?

— Да. Скажи это.

— Я твоя шлюшка, — прошептала она, и в этом слове не было унижения, а только преданность, как клятва.

— И что тебе нравится, когда тебя трахают другие.

— Да, мне нравится, — сказала она. — Но я твоя. Всегда твоя. Только твоя. Даже когда они во мне — я думаю о тебе. Я чувствую тебя. Я принадлежу тебе.

— Только моя.

— Да. Только твоя.

Он застонал. Долго. Глубоко. Руки сжали простыню. Шея напряглась. Мышцы живота напряглись, как струны. Потом — кончил. На живот. На грудь. Сперма выделялась белым на коже. Горячая. Густая. Капли стекали по груди, оставляя следы, как доказательство. Он выдохнул. Долго. Как будто освободился от всего, что сдерживал.

Она прижалась к нему. Легла головой на грудь. Рука — на его животе. Пальцы касались следов спермы.
— Ты лучший муж на свете.

— А ты лучшая жена.

— Я изменяла.

— Ты возвращалась.

— Даже когда я трахалась с другими?

— Особенно тогда.

Они лежали. Без движения. Тело к телу. Не разговаривали. Только дышали. Сердца бились рядом, как два метронома, синхронизированные друг с другом.

— Я люблю тебя.

— Я тебя.

— Навсегда?

— Навсегда.

— Даже если я стану шлюхой для всех?

— Даже тогда.

— Почему?

— Потому что ты будешь моей шлюхой.
Потому что ты возвращаешься.
Потому что ты рассказываешь.
Потому что ты даёшь мне право.
Потому что ты — не просто моя жена.
Ты — моя страсть.

Она улыбнулась. Глаза были влажные. Потом закрыла их. Дышала ровно. Успокоилась. Заснула. В его руках. На его груди. С чужой спермой внутри. С его любовью в сердце.

«Я не была шлюхой.
Я была женщиной, которую хотели.
И у меня был муж, который знал:
чем больше её хотят другие —
тем сильнее он её любит.
Я не изменяла.
Я раскрывалась.
А он — принимал.
И в этом — наша любовь.»

Последняя ночь.

Утро наступило. За окном уже светло, слышался крик чайки — резкий, как будто разрезал тишину. Воздух стал тёплым, влажным, пропитанным солью и запахом морской травы. Лера сидела на террасе, босая, в лёгком платье. Волосы были растрёпаны, как после сна, в котором не было покоя.

Появилась Наташа. Она подошла быстро, с выражением на лице, как будто что-то произошло.

— Игоря срочно вызывают домой, — сказала она. — Завтра улетает.

Лера не ответила. Сидела, не двигаясь.
«Завтра.
Он уезжает завтра.»
Она почувствовала, как внутри что-то сжалось. Как будто время остановилось.
«Это не конец. Это проверка. Последняя.»

Они с Александром провели этот день вместе. Гуляли по набережной. Шли вдоль воды, не спеша. Волны бились о камни. Иногда останавливались, смотрели на море.

Потом зашли в кафе у самого берега. Ели креветки. Пили белое вино со льдом. Разговаривали мало. Всё, что нужно, было между ними.
«Мы не говорим. Мы знаем.»

После поехали на пляж. Там было тихо. Они расстелили плед на песке. Разделись. Лежали под солнцем. Он провёл рукой по её спине. Она коснулась его груди, потом живота. Его член уже был твёрдым под тканью шорт.

Они не говорили. Просто были рядом. Потом вошли в воду. Вода была тёплая. Он вошёл в неё, когда они стояли по пояс в море. Двигался медленно. Она обхватила его ногами. Долго не отпускала.

К вечеру вернулись в отель. Оба устали. Но не физически. Скорее — душевно. Лера чувствовала, что что-то заканчивается. Что завтра может не быть.

В кафе отеля играла музыка. Люди смеялись. Пахло жареной рыбой и розмарином. Лера сидела за столиком. Потом увидела его.

Игорь стоял у стойки. Держал чемодан. На нём была расстёгнутая рубашка. Грудь была загорелой. Он смотрел в сторону моря.

Лера подошла.

— Игорь!

Он обернулся.

— Привет.

— Ты уезжаешь уже?

— Нет. Завтра.

— А чемодан?

— Борис попросил. Новые жильцы приехали раньше. Мне пришлось освободить номер.

— А где ты будешь?

— Буду спать на раскладушке в подсобке.

Лера посмотрела на Александра. Он сидел за столом. Кивнул. Только один раз. Но она поняла.
«Он разрешает. Он хочет. Он наблюдает.»

— Оставайся у нас, — сказала она. — У нас есть гостиная.

— Вы уверены?

— Это может быть последний вечер, когда мы вместе, — тихо сказала она. — Я хочу, чтобы он запомнил меня.

Он посмотрел на неё. Помолчал.

— Спасибо, — сказал он.

Вечером они пили вино. Все трое. Говорили о погоде, о домах, о детях. Иногда смеялись. Но смех был не такой, как раньше. Напряжённый.
«Мы все знаем. Мы все ждём.»

Потом Лера пошла в гостиную. Положила подушку, накрыла пледом.

— Вот, — сказала она.

— Спасибо, — ответил Игорь.

— Я иду к мужу, — сказала она.

— Хорошо.

Она закрыла за собой дверь. Пошла в спальню. Закрыла дверь. Осталась одна с Александром.

Он лежал на кровати. Не спал. Сидел, опершись на подушку. Глаза были открыты. Смотрел в одну точку.

Она села рядом.

Он не спросил.
Не сказал.
Просто ждал.

— Хочу тебя, — прошептал он с жадностью.

— Я тоже, — откликнулась она, словно эхо его желания.

Она сняла с себя одежду. Осталась обнажённой. Подошла к нему. Начала ласкать его медленно, будто откладывала момент, когда всё начнётся.

Целовала шею. Потом грудь. Пальцами касалась сосков. Двигалась плавно, без спешки.

— Я впервые кончила так сильно, — прошептала она. — Когда Наташа смотрела на нас с Игорем в кабинке.

— Да?

— Да. Я чувствовала её взгляд. Он был прямым. Она смотрела на меня. На нас.

— А ты?

— Я кончила.

— А когда ребята с яхты кричали?

— Я кончила ещё сильнее. Меня била дрожь.

— Почему?

— Потому что они смотрели. На нас. На его член. На мою киску. На то, как он трахает меня.

— А сейчас?

— Сейчас я хочу, чтобы ты был вторым.

— Что?

— Чтобы ты вошёл в меня после него.

— Ты хочешь, чтобы я смотрел?

— Да.

— На то, как ты с ним?

— Да.

— А потом?

— Ты почувствуешь его внутри меня. Его сперму. Его запах. Его тепло.

— Ты — безумная.

— Да.

— И моя.

Она встала. Пошла в гостиную. Дверь оставила приоткрытой. Он сидел в полумраке. Видел. Ждал.

Гостиная была просторной. Свет от уличного фонаря падал на пол, рисуя на диване тень Игоря. Он лежал с закрытыми глазами, не спал.

Она подошла к нему. Остановилась рядом.

— Игорь, — прошептала она.

Он открыл глаза.

— Лера?

— Не спишь?

— Нет.

— И я не могу уснуть.

— Почему?

— Потому что хочу тебя.

— А твой муж?

— Он много выпил. Уснул.

— Ты уверена?

— Да.

— И ты хочешь это сделать сейчас?

— Да.

— А вдруг он проснётся и увидит?

— Даже если проснётся, пусть смотрит.

— Зачем?

— Потому что я так хочу. Потому что это — не фантазия. Это — реальность. Я хочу, чтобы он видел, что я могу быть с другим. Что я могу кончать от чужого члена. Что я могу принимать его сперму. И при этом — возвращаться к нему. Я хочу, чтобы он знал: это не игра. Это — я. Настоящая.

Он посмотрел на неё. Улыбнулся.

— Ты — опасна.

— Да.

Она опустилась на колени. Взяла его член в руку. Он был тёплым. Твёрдым. Длинным. Кожа на головке блестела от влаги.

— Ты прекрасен, — сказала она.

— А ты — безумна.

— Да.

Она склонилась. Взяла головку в рот. Начала двигать губами. Пальцами придерживала основание. Двигалась ритмично. Медленно. Он застонал.

— А-а… — выдохнул он.

— Тише, — сказала она. — Он может проснуться.

— А ты ведь хочешь, чтобы он проснулся и услышал?

— Да.

— Чтобы увидел?

— Да.

— Ты — шлюха.

— Да.

Он криво усмехнулся. Смотрел на дверь. Не отводил глаз.

«Я знаю, что он не спит.
Я вижу — дверь приоткрыта.
Я вижу — он смотрит.
Она устроила это шоу для него.
Чтобы он пережил это.
Чтобы он чувствовал, как она кончает.
Как мой член разрывает её.
Как я изливаюсь в неё.
Она — не просто женщина.
Она — огонь, который нельзя потушить.»

Она села на него верхом. Лицом к двери. К нему.

— Я хочу, чтобы ты смотрел на меня, — сказала она. — А он — пусть смотрит на нас.

Она медленно опустилась. Член вошёл внутрь. Полностью. Глубоко.

Половые губы были раскрыты и влажные. Смазка выделялась и стекала по его бёдрам. Член скользнул внутрь без усилий. Она почувствовала, как он заполнил её до конца.

— А-а-а! — закричала она. — О-о-о… ты вошёл… глубоко!

— Ты такая мокрая, — прохрипел он. — Господи…

— Да…
— Глубоко?
— Да…
— До предела?
— Да…
— Ты заполняешь меня…
— Ты — моя?
— Да…
— Только твоя…
— Моя шлюха?
— Да…
— Скажи это!
— Я — твоя шлюха!
— Трахни меня!
— Да…
— Сильнее!
— Да…
— Да-а-а! — закричала она.

Оргазм. Он был сильным. Всепоглощающим. Вся нижняя часть тела сжалась. Мышцы сокращались ритмично. Она выгнула спину. Глаза закрылись.
«Я не скрываюсь. Я кричу. Пусть слышит. Пусть знает: я — живая. Я — его. И я — не его.»

— Я кончаю, — застонал он. — А-а-а…

— Да… да…
— Излейся весь в меня!

Он кончил. Сперма выделялась горячей струёй. Пульсировала внутри. Заполняла влагалище. Она чувствовала, как он извергается. Как каждый толчок вбивает семя глубже.

Она спустилась с него. Встала на ноги. Подошла к краю кровати.
Прикрыла вход во влагалище рукой. Не раздвигая пальцев. Просто прижала ладонь. Чтобы ничего не вытекло.

Не пролить ни капли.

Это — доказательство её грехопадения.
Метка безумия.
Свидетельство того, что она была с другим.
И что это — реальность, а не фантазия.

Она поцеловала его. Долго. Медленно.
— Спасибо, — сказала она. Голос дрожал.

— За что?

— За последнюю ночь.

Она встала с кровати. Прошла в спальню. Закрыла дверь.

Он лежал на кровати. Ждал. Не двигался.

Она села на край кровати. Посмотрела на него.

— Ты всё видел?

— Да.

— И?

— Это самое прекрасное, что я когда-либо видел.

Она посмотрела на него. Не улыбнулась. Не отвела глаз.

— Ты возбуждён?

— Да. До безумия.

— Почему?

— Потому что ты была прекрасна.
Потому что ты кричала.
Потому что ты кончала.
Потому что ты принимала его.
И теперь хочешь принять меня.

Она кивнула.

— Ты видел, как он кончает в меня?

— Да.

— И это тебя заводит?

— Да.
Потому что ты желанна.
Потому что ты моя.
Потому что ты возвращаешься.
Потому что ты доказываешь, что можешь быть с другим — и всё равно быть моей.

Она встала. Подошла к нему. Села рядом.

— Я хочу, чтобы ты это прочувствовал.

— Что?

— Мою похоть. Моё наслаждение. Его сперму внутри меня.

— Как?

— Возьми меня.

— Сейчас?

— Да.

— После него?

— Да.

— Чтобы почувствовать его внутри?

— Да.
Чтобы ты знал: это не просто мой обычный рассказ.
Это — доказательство.
Что я была с ним.
Что он кончил в меня.
Что я приняла его.
И при этом — я всё ещё твоя.
И это — не фантазия.
Это — реальность, которую ты чувствуешь.

Он лежал неподвижно. Только дышал. Тяжело.
Глаза — на её лице.
Рука — на члене.
Он уже ласкал себя.
Медленно.
Сознательно.
Как часть ритуала.

Она пересела на него. Ногами по бокам. Руки на его плечах.

— Я — твоя, — сказала она. — Даже сейчас. Даже после него.

— Да, — выдохнул он. — Ты — моя.

Она взяла его член. Горячий. Твёрдый. Провела по входу.
Опустилась. Медленно. Глубоко.

— А-а… — выдохнул он. — Боже…

— Чувствуешь?

— Да.
Я чувствую.
Его сперму.
Она тёплая.
Течёт по моему члену.

— И?

— Это… дико возбуждает.
Это — как доказательство.
Что ты была с ним.
Что ты вернулась.
Что ты даёшь мне это.

— Хочешь смешать его сперму со своей?

— Да.

Хочу, чтобы моя сперма смешалась с его.
Чтобы ты чувствовала, как я заполняю тебя.
Как я забираю тебя обратно.
Как я делаю тебя своей.

— Глубже?

— Да.

— Сильнее?

— Да.

— Я — твоя шлюха?

— Да.

— Самая сексуальная женщина на свете?

— Да.

— Твоя любовь?

— Да.

Она начала двигаться. Медленно. Ритмично. Глубоко.

— Да… да… — стонала она. — Я чувствую тебя.
Чувствую его.
Чувствую всё.

— Я кончаю, — выдохнул он. — Сейчас.

— Да… да… — закричала она.

Оргазм настиг её резко. С судорогой в ногах. С напряжением в животе. Она выгнулась. Закрыла глаза.
«Я не шлюха.
Я — женщина, которая выбирает.
И он — тот, кто принимает.»

Он кончил внутри. Чувствовал, как его сперма смешивается с чужой. Как тепло распространяется по её телу.

Они остановились. Остались в таком положении. Она на нём. Голова на его плече.

Через несколько минут она слезла. Легла рядом.

— Я люблю тебя, — сказала она шёпотом.

— Я — тебя.

— Даже если я буду иногда плохой девочкой?

— Тем больше поводов гордиться.

— Почему?

— Потому что ты всегда будешь возвращаться ко мне.
Потому что ты будешь рассказывать.
Потому что ты поделишься.

— Да.

— Значит, ты — моя.

— Да.

— Навсегда.

— Навсегда.

Она закрыла глаза. Уснула быстро. Как будто выключилась.

Он лёг рядом. Обнял её за талию. Прижал к себе.

Внутри неё — его сперма.
И чужая.
Смешанные.
Как их жизнь.
Как их доверие.

В сердце — его любовь.
Не как собственность.
А как выбор.

Она не была шлюхой.
Она была женщиной, которая знает, чего хочет.
Женщиной, которая нашла силу в своей плоти.
Женщиной, которую любят — не несмотря ни на что, а потому что она — такая.

Прощание.

На следующее утро Лера стояла на террасе. Была босой. На ней был легкий халатик, облегающий ее бёдра. Волосы были растрёпаны, будто после бури. Глаза — уставшие, но ясные, как будто после долгого погружения она наконец всплыла на поверхность.

Солнце поднялось над горизонтом, золотя воду, как будто море превратилось в расплавленное стекло. Воздух был тёплым, насыщенным солью, ароматом цветущего жасмина и чем-то ещё — запахом ночи, которую нельзя назвать, но которую невозможно забыть. Лёгкий ветер дул с моря, касался её кожи, как напоминание.

Она смотрела, как Игорь выходит из дома. В руке — чемодан. Рубашка расстёгнута. На шее — следы укусов, тёмные, как признания. Садится в такси.

Он обернулся. Посмотрел на неё. Их взгляды встретились. Он кивнул. Улыбнулся. Улыбка была грустной, как прощание с мечтой, которую не хотел отпускать. Потом машина тронулась. Он уехал.

Она не сделала никакого жеста в ответ. Только чуть приподняла уголки губ. Это было не прощание. Это был шрам. Самый яркий оргазм от чужого мужчины. После него мир изменился. Кровь закипела. Она почувствовала себя живой.
«Я не потеряла себя. Я нашла.»

Александр подошёл сзади. Обнял её. Его руки были сильными. Он прижал её к себе. Вдыхал запах её волос. Там была соль, ваниль, пот, сперма. Он не отстранялся. Ему это нравилось.
«Это — она. Это — её путь. Это — наша правда.»

— Знаешь, — сказал он тихо, — я должен быть ему благодарен.

Она повернулась. Посмотрела на него. Подняла бровь.

— За что?

— За то, что он открыл мне тебя.

— Я и так была с тобой.

— Нет. Ты была закрыта. Боялась своей страсти. Прятала её. Думала: «А вдруг я шлюха?» Ты сжималась изнутри. Не позволяла себе быть собой. Ты была женщиной, которая соглашалась, а не той, которая выбирала.

Он провёл рукой по её волосам.

— А теперь ты другая. Ты больше не прячешься. Ты смотришь прямо. Ходишь с поднятой головой. Покачиваешь бёдрами. Ты знаешь, что ты моя. И это делает тебя сильнее. Ты не боишься быть желанной. Ты желаешь быть желанной.

Лера замерла.
«Он видит. Не только тело. А меня. Всю.»

— Ты… ты это видишь?

— Вижу всё. И благодарен ему. За то, что ты кончала, пока на тебя смотрели с яхты. За то, что кричала под двумя членами и не чувствовала вины. За то, что пригласила его в нашу спальню, чтобы я видел. Ты не просто изменила мне. Ты поделилась собой. Ты впустила меня в это. И это стало нашим.

Она прижалась к нему. Искала близости.
«Не потому, что боюсь. А потому что нужна. Что люблю.»

— Я боялась, что ты сломаешься.

— Я не сломался. Я стал сильнее. Потому что ты — не просто жена. Ты — моя одержимость. Моя свобода. Самая желанная женщина. Ты — та, кого хотят. И это делает меня сильнее.

Через два дня они уезжали домой.

Сели в машину. Море осталось позади. Но ощущения остались. Звук волн, солёный воздух, напряжение, желание — всё это теперь было частью неё. В её коже. В мышцах. В памяти.

Она молчала. Прильнула к окну. Следила за дорогой. Солнце двигалось по полям. Облака плыли. Деревья качались от ветра.
«Я не шлюха. Я — женщина, которая желанна.»

Потом сказала:

— У меня всё это время была мысль. Я спрашивала себя: а не шлюха ли я?

Он не ответил. Ждал. Знал, что она должна это сказать.
«Это не вопрос. Это — признание.»

— Если я хочу, чтобы меня желали. Если я соблазняю. Если я отдаюсь не только тебе — значит ли это, что я шлюха?

Она замолчала. Смотрела вдаль. Губы дрожали.
«Я не боюсь. Я просто хочу понять.»

— И что ты себе ответила? — спросил он мягко.

— Что нет.

— Почему?

— Потому что шлюха — это когда ты продаёшь себя. Когда теряешь контроль. Когда стыдишься. Когда прячешься. Когда забываешь, кто ты.

Я же…

— Ты?

— Я владею своим телом. Я сама решаю, с кем быть. Я чувствую каждую клеточку. Я наслаждаюсь. Но я всегда возвращаюсь к тебе. Не потому, что должна. А потому что хочу. Потому что это мой дом. Моя любовь. Мой муж. Потому что ты — не тюрьма. Ты — моё убежище. Ты — тот, кто разрешает, а не запрещает.

Он сжал её руку. Не сильно. Так, чтобы она почувствовала: он рядом.
«Я не держу. Я принимаю.»

— Тогда ты не шлюха.

— А кто?

— Ты — женщина, которая знает, чего хочет. Которая не боится своей похоти. Которая не прячет страсть. Ты — свободная. И это твой выбор. Ты — не та, кого хотят. Ты — та, кто даёт себя тем, кто её достоин. Ты — не объект. Ты — сила.

Она улыбнулась. Не губами. Всем лицом. Глазами. Всем телом.
«Я не скрываюсь. Я — здесь. Я — настоящая.»

— Тогда да.

— Что?

— Я — твоя.

— Всегда.

Они ехали молча.

Солнце садилось. Небо стало красным и жёлтым, как будто сама природа отмечала их возвращение. Внутри у них было светло. Не от солнца. От правды.

Лера больше не сомневалась. Она не была шлюхой. Она сделала свой выбор. Она не боялась желать. Она знала цену своей свободе.
«Я не изменила. Я раскрылась.»

Александр не был ревнивым мужем. Он не боялся, что её хотят другие. Он любил её за то, какой она стала. За её смелость. За её желание жить. За то, что она не скрывала.
«Я не собственник. Я — тот, кто даёт.»

Они возвращались домой. Но уже другими. Более честными. Более сильными. Более живыми.

Их любовь прошла через пепел. Через стыд. Через огонь. И осталась.
Не потому, что была сильной.
А потому что была настоящей.

Она не была шлюхой.
Она была желанной женщиной.
Он был её любящим мужем.
Навсегда.

Прислано: lera_sw

source