Томас сидел за роялем, уткнувшись в экран телефона, но лента скользила мимо — он не читал, не вникал, просто пролистывал, чтобы занять руки и отвлечься от мыслей. В классе царила тишина. Официальные уроки в музыкальной школе на сегодня закончились. За окном накрапывал дождь, пахло полировкой, старым деревом и лёгкой горечью недопитого кофе. Он ждал Алексея.
Сначала Томас даже не понимал, почему этот мужчина так его цепляет. Тот пришёл на собрание — грубоватый, в рабочей куртке, с короткой стрижкой и взглядом человека, привыкшего решать всё сразу, без лишних слов. Говорил коротко, по делу: «Дочка говорит, вы хороший учитель». — «Спасибо». — «Хочу уроки не только для неё, но и для себя». Томас тогда жутко удивился: не укладывалось в голове, что столь приземлённый человек может мечтать освоить фортепьяно. Этот диссонанс выбил его из колеи, и в воздухе повисло тяжёлое молчание. «У вас же найдётся на меня время?» — грубовато переспросил мужчина. Резко очнувшись от потрясения, Томас кивнул. С тех пор каждую пятницу, когда школа пустела, в кабинете Томаса продолжал гореть свет — в ожидании Алексея на индивидуальные занятия.
Наконец 19:05, и в дверь постучали — не вежливо, а так, будто человек привык, что его всегда ждут.
— Здравствуйте, Томас, — металлическим голосом произнёс Алексей, входя в кабинет и протягивая ладонь для приветствия.
В такие моменты внутри у Томаса всё замирало: он не мог не замечать руки своего ученика — изящные до невозможности. Пальцы — длинные, тонкие, с лёгкими синеватыми жилками. Кожа грубоватая, но движения… движения были удивительно плавными. Как у того, кто привык чувствовать форму, вес, вибрацию. Не металл, а, скажем, струну. Или клавишу. Эти кисти явно не вязались с его образом — с голосом, осанкой, запахом машинного масла и табака, что всегда оставался после него в комнате. Казалось, будто они достались ему по ошибке — как будто в прошлой жизни он был музыкантом, а в этой просто забыл об этом.
Томас постоянно ловил себя на глупостях, наблюдая, как эти пальцы перебирают клавиши, как они касаются его запястья, когда он поправляет положение руки Алексея во время занятий. Иногда даже ночью вспоминал, как тот наклонялся над роялем, и в ушах звенело не от нот, а от собственного сердцебиения.
Он злился на себя. Это же нелепо — чтобы 27-летний учитель музыки так проникся отцом своей ученицы! Да ещё и таким — грубым, прямолинейным, совсем не из его мира. В свои 45 лет Алексей уже походил на деда: полноватый, лысеющий, с налётом седины на оставшейся паутине волос.
— Опоздал немного. Смену задержали, — сказал Алексей, войдя и скидывая куртку.
— Ничего страшного, — ответил Томас, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Сегодня будем разбирать позиции «до-ре-ми» в C-dur. Просто, но важно. Возьмём почти детскую мелодию: «Ode to Joy» Бетховена. Простая, знакомая, но удивительно тёплая. Думаю, вам понравится.
— Это не просто ноты, — добавил Томас, садясь рядом на скамью так близко, что их колени почти касались. — Это… радость. Простая, честная. Как солнце.
Алексей кивнул, сел, и его пальцы — те самые, неправдоподобные, почти чужие — легли на клавиши.
Между ними ничего ещё не случилось. Но в этом молчании, в запахе дождя и металла, в неуклюжем звуке первой ноты, сыгранной Алексеем, уже тлело что-то настоящее. Что-то живое. И Томас вдруг понял: он не хочет, чтобы это остановилось.
Алексей хмыкнул:
— Я на заводе солнце вижу редко.
— Значит, тем более сыграйте, — улыбнулся Томас.
Он показал пальцами:
— Большой палец — на «до», указательный — на «ре», средний — на «ми». Попробуйте.
Алексей нажал. Звук вышел резковатый — он привык давить, а не касаться.
— Не так, — Томас осторожно накрыл своей ладонью его кисть. — Не надо силы. Просто… прикоснитесь. Как будто боитесь разбудить кого-то.
У Томаса будто всё замерло внутри, когда он прикоснулся к этим рукам, а стук сердца стал настолько громким, что создалось ощущение: оно бьётся не в груди, а в кончиках его собственных пальцев, которые дрожали над изящной рукой Алексея.
Алексей сидел, ни капли не смутившись, будто и не слышал этого, и медленно повторил фразу. На этот раз звук получился мягче, почти нежный.
— Вот, — Томас сразу же убрал руку, будто обжёгся, коря себя за такую странную реакцию.
— Играйте медленнее… Почувствуйте каждую ноту. Не спешите. Музыка — не работа на станке.
У Алексея, мягко говоря, плохо получалось.
— Вы слишком напряжены. Расслабьте запястья… вот так.
Томасу пришлось снова взять его ладонь, мягко повернуть. Горячая кожа, восхитительные пальцы — и пульс опять застучал громом в теле.
Алексей кивнул, но смотрел не на клавиши, а с непониманием в глаза Томасу. Его пальцы замедлились — слишком медленно, почти томно.
Томас покраснел. В кабинете резко стало душно. Он вскочил, открыл окно, снова сел, нервно поправил пуговицы кардигана, потом встал, закрыл окно и опустился рядом с Алексеем.
— Алексей, вы не против, если я сниму кардиган? — нервно спросил он и, не дожидаясь ответа, резко отодвинулся и стянул с себя одежду.
Выражение лица Алексея изменилось: брови сошлись, уголки губ опустились. Он не понимал, откуда столько суеты. Ему начало казаться, что этот утонченный юноша, больше похожий на девушку, испытывает к нему неприязнь — к нему, обычному работяге.
Алексей резко отодвинул скамью, и звук металлических ножек по линолеуму резанул по тишине кабинета.
— Слушай, — начал он грубовато, голос стал ещё ниже, почти ворчливым, — я не понимаю всей этой суеты. Что-то не так? Если не хочешь учить — скажи прямо. Я не из тех, кто будет тут нервы мотать. Может, ты считаешь, что учиться играть достойны только благовоспитанные детишки, а тут я — с запахом станка, с руками, которые не знают, где «до», а где «ля»?
Алексей подошел к выходу, резко натянул куртку, застегнул молнию до самого горла — будто пытался запереться от всего, что происходило в этом кабинете.
— Всё, хватит, — бросил он, не глядя на Томаса. — Я не твой ученик.
Томас стоял опешивший.
— Мне кажется, ты меня терпишь. Как будто я тут мешаю твоей… утончённой атмосфере. Сидит тут мальчишка в очках, с лицом как у девчонки из балетной школы, и думает: «Боже, опять этот мужлан с завода лапами по моему роялю лазит».
Томас почувствовал, как щёки покраснеи. Он не ожидал, что его внимание, осторожность и взгляды могут читаться как пренебрежение.
— Алексей, подожди! — дрогнул голос Томаса.
Не думая, он бросился вслед. Слишком быстро, слишком порывисто. Его туфли поскользнулись на гладком полу, и, пытаясь схватить Алексея за плечо, он потерял равновесие.
— Осторожно! — вырвалось у него — уже поздно.
Они оба рухнули на пол: Алексей — на бок, Томас — сверху, инстинктивно выставив руки, чтобы не придавить его полностью.
Томас почувствовал жар и то, как напряглось его тело, когда плоть в брюках твёрдо упёрлась в Алексея.
— Ты… — с яростью вырвалось из уст Алексея. Его лицо покраснело, искажённое гневом. Взбудораженный, он резко сбросил с себя Томаса, схватил его за шкирку, вытащил из своих штанов дремлющий, но мощный член и резким движением начал тыкать им в его лицо.
Покорившись моменту, Томас открыл рот и начал отсасывать этот сморщенный кусок плоти, который в мгновение начал набухать и превращаться в мощный ствол. Он заглатывал его до основания, придерживая одной рукой у корня, а другой ласкал яички Алексея. Рот наполнился слюной, которая при каждом движении головы стекала по подбородку. Его так сильно возбуждал этот процесс, что тело отозвалось и напряжённый дружок готов был разорвать ткань брюк, больно давившую на головку.
Но вдруг — резкий рывок. Алексей, не выдержав нарастающего напряжения выдернул себя изо рта Томаса с громким чавкающим звуком. В груди у него бушевала буря: каждая клетка требовала разрядки, но он не хотел кончать так — не сейчас, не здесь, не просто в рот.
— Ну что, продолжим твои игры! — произнёс он, уже меняя положение. Навалившись на своего молодого учителя сзади, он приспустил тому штаны и начал одной изящной ладонью раздвигать ягодицы, а другой надавливать стволом на узкое отверстие ануса.
Томас ощущал пронизывающую боль и издавал громкие стоны, эхом разносившиеся по музыкальному кабинету. Член был настолько большим, что его неосвоенный проход отказывался раскрываться и принимать головку.
— Закрой рот! — крикнул Алексей.
Крепко схватив Томаса за бёдра и не ослабляя напора, он резкими толчками начал впихивать свой внушительный орган, пока тот не исчез в плоти партнёра, а яички не уперлись в промежность.
Впервые Томас почувствовал, что значит принять в себя мужское естество, и ощутил жар, разливающийся по всему телу, вместе с непередаваемым наслаждением, сменяющимся болью. Он чувствовал, как дрожат его пальцы, когда Алексей начал активно управлять его движениями, заставляя всё его тело скользить по себе.
Томас прикусывал губу всякий раз, встречая этого зверя, с тайным восторгом позволяя ему заполнить собой каждую клеточку. Он ощущал, как вторжение растягивает его изнутри — мучительно и сладко. Жар всё сильнее разливался от самого входа вглубь, будто его тело оживало. Дрожащие пальцы начали цепляться за пол, оставляя на линолеуме следы от ногтей. В горле застрял стон, который он упрямо глушил укусом собственной губы.
Именно эти звуки — приглушённые, прерывистые, полные боли и наслаждения — сводили Алексея с ума. Они впивались в его слух, приближая всё ближе к кульминации. С каждым толчком он чувствовал, как напряжение в его теле накаляется до предела. Чем глубже и жёстче было вторжение — тем раздавался громче крик.
Издавая эту мелодию, рождённую болью и экстазом, — Томас дрожащими руками сжал себя за живот, а потом, не выдержав, скользнул ладонью ниже, к тому месту, где пульсировало его собственное желание. Раньше его пальцы впивались в пол, цепляясь за опору, но теперь они обхватили собственный член и быстро, почти лихорадочно начали свою работу, будто боясь опоздать получить блаженство.
Не выдержав такого натиска, тело Томаса через полминуты пронзили конвульсии, и он кончил. За ним последовал и его напарник, выпустив горячую струю внутрь хлипкого дрожащего тела.
Алексей молча вытащил свой член. Воздух в кабинете стал густым — от смеси пота, кожи и сладковатого запаха семени. Он спокойно натянул штаны и застегнул их. Задержавшись на мгновение у двери, бросил через плечо ровным, почти деловым тоном:
— До следующей пятницы.
И вышел, оставив Томаса лежать на полу — дрожащего от пережитого экстаза и вытекающей на линолеум спермы.
Прислано: Морфий
