Город N, осень. Первый семестр нового учебного года. Ане 23, студентка физико-математического факультета, кафедры физики, сидела на последней парте у окна. Её мир был упорядочен рядами формул на экране ноутбука, открытого на задаче по квантовой механике. В наушниках звучала не музыка, а запись лекции по квантам, которая помогала ей глубже погрузиться в решение. Рядом на парте были разбросаны раскрытые тетради с формулами, исписанные листочки и ручка. Она была полностью погружена в вычисления — в совершенный, замкнутый мир, где каждая переменная имела своё место.
«Этика»? Какой-то факультатив для гуманитариев, который ей навязали. Потеря времени. Набор пустых слов, не имеющих отношения к её будущему, к мечте стать учёным, внести вклад в науку, доказать себе и всем, что она лучшая в этом предмете. Пусть говорят — она будет решать. В её системе координат истинная красота заключалась в элегантности доказательства, а не в эфемерной «красоте» банальных человеческих взаимодействий.
В этот момент дверь аудитории бесшумно открылась. Вошёл профессор кафедры философии, ведущий этот предмет. Особенно не выделяющийся внешностью, но мгновенно привлекающий внимание всей аудитории.
Коротко стриженные вьющиеся волосы с налётом седины, полностью седые виски. Резкий, холодный взгляд серых, стальных глаз, в глубине которых искрилось раздражение.
Воздух наполнился терпко-древесным ароматом духов, сплетающимся с нотами перца и табака.
Он шёл не спеша, без папок, без слайдов, в руке — стакан кофе. Его движения были пропитаны ощущением безграничной власти над временем и пространством лекции. Студенты затихли: кто-то захлопнул ноутбуки, кто-то вынул наушники. Аня — нет. Она была вне этого мира, погружённая в уравнение.
Профессор подошёл к преподавательскому столу, поставил стакан, обвёл аудиторию медленным, хищным взглядом, выбирающим себе жертву, и остановился на ней.
— Сегодня мы об этике. Этика — философская наука, объектом изучения которой является мораль. В этике можно выделить два рода проблем: вопросы о том, как должен поступать человек, и собственно теоретические вопросы о происхождении и сущности морали. Исходя из первого рода проблем, становится очевидной практическая направленность этики, её проникаемость…
Он сделал паузу, в которой повисла тишина, плотнее обычного, и направился к Ане. Медленно, будто управляя гравитацией, он приближался.
— И вы считаете, что этика — пустая трата времени?
Аня вздрогнула. Сердце забилось чаще. Она мгновенно очнулась от решения своих задач и почувствовала, как взгляд сотен студентов прикован к ней.
— …Да, — пробормотала она, краснея. В страхе она начала придумывать сумбурные доводы, ощущая стыд и взгляды друзей. Она оказалась в неловкой, постыдной ситуации, где её образ «идеальной» студентки был подвергнут прилюдной критике.
Профессор изогнул губы в усмешке, от которой пробежал мороз по коже даже у самых бесстрашных учеников. За кривыми зубами, выглядывавшими из-под тонкой маски благовоспитанности, скрывалась жестокая ирония — она разрушала всю иллюзию его внешней изысканности. Его взгляд, пронизывающий, как рентген, медленно прошёлся по аудитории. Затем он выпрямился и, заглушив тишину зала громким, командным голосом, начал обрушивать на студентов вопросы по этике — не для обсуждения, а для испытания.
Остановившись у стола Ани, он замер — будто наслаждался моментом. Его глаза с удовольствием следили, как студенты, дрожащие и растерянные, лепечут невнятные ответы. Один за другим он разбивал их доводы в пух и прах, сопровождая каждое замечание колючей издёвкой.
Аня сидела, прижавшись к спинке стула так, будто надеялась в ней раствориться. Ладони её стали липкими от пота. Профессор стоял слишком близко — почти вплотную к её парте. Его присутствие, смешанное с самодовольной ухмылкой, давило на неё, лишая воздуха. Та, кто ещё вчера гордилась своей безупречностью, теперь чувствовала себя так, будто её вывернули наизнанку и выставили напоказ под осуждение.
Наконец, насладившись процессом и потешив своё самолюбие, профессор остановил казнь своих подопечных.
— Приятно знать, с кем я имею дело. Добро пожаловать в ад, мои новые любимые студенты. Вам я не поставлю зачёты за заученные определения. Мой предмет должен вас коснуться — глубоко, по-настоящему. Так, чтобы вы чувствовали его в каждой клетке. Это не про «понимать». Это про «переживать».
Он отошёл к центру аудитории и продолжил лекцию, как ни в чём не бывало.
Аня была потрясена. Впервые за годы обучения кто-то не хвалил её ум, не восхищался её талантом, не ставил в пример её и её коллег — но вместо обиды она ощутила адреналин в венах. В этом унижении, в этом ледяном внимании профессора, в его почти физическом присутствии было что-то пугающе притягательное.
Поэтому она продолжала ходить на пары по этике — с каким-то странным упрямым упорством. Вдруг стало важно — что он скажет, как посмотрит, остановится ли у её парты, какую колкость отпустит в её адрес на этот раз.
По дороге домой она снова и снова прокручивала в голове каждое его слово: «А вдруг он имел в виду меня?», «Может, это задание дал только мне — потому что с ним могу справиться только я?»
И даже когда он резко обрывал её посреди ответа, унижал при всех — внутри всё сжималось от странного, стыдного жара.
«Он так делает, потому что я ему на самом деле интересна», — думала она, пряча лицо в ладони.
Ей нравились эти мысли. Она не могла перестать прокручивать их в голове, рисовать из них различные картины, варианты встреч, придумывать, что сказать. Аня чувствовала, как от потока фантазии по коже бежит дрожь — не от страха, а от чего-то тёплого и тягучего внизу живота. Ей нравилось, что он сильнее, что владеет моментом — и, в её мечтах, почти владеет ею.
///
Семестр закончился, а зачёт, несмотря на все старания, Аня так и не получила. Трижды она пыталась пересдать, но ничего не удалось. В конце концов деканат поставил точку: «Ещё одна неделя — или отчисление».
Профессор ушёл в отпуск, но она нашла его адрес.
Дверь открылась без звука. Он стоял в проёме — в чёрной рубашке с расстёгнутым воротом, волосы чуть взъерошены, будто он только что проснулся — или ждал. Взгляд — не удивлённый. Он знал, что она придет.
— Входите, — сказал он спокойным голосом, отступая в сторону.
Она вошла и замерла. Квартира внутри была похожа на музей. Сплошные шкафы с книгами: от Аристотеля до Батая, от Платона до Делёза. На стенах — авторские гравюры: обнажённые фигуры в позах философского экстаза, переплетающиеся в танце чистого бытия. В углу — старинный рояль, на нём — стакан воды и раскрытая тетрадь. Воздух — кофе, сплетающийся с запахом перца, холодной кожи и старых книг.
Он не спросил, зачем она пришла. Просто подошёл, остановился в шаге. Взял у неё из рук папку — не глядя — и бросил на стол. Схватил её за запястье с такой силой, что кости хрустнули так громко, будто разбилось окно. Принудительно повёл к дивану и грубо толкнул в плечо. Она села — скорее упала — на край, не успев ничего сказать.
Профессор занял позицию над ней — не просто встал, а навис, как тот, кто уже решил всё за них обоих, — и медленно расстегнул ремень. Звук металлической пряжки звонко прозвучал в тишине. И вот он уже вытаскивает из брюк свой твёрдый, толстый член — пульсирующий, с набухшей головкой и каплей смазки на кончике.
— Открывай рот.
Покраснев от смущения, Аня приоткрыла рот и прикоснулась губами к красной головке, освободившейся из крайней плоти. Мир сузился до одной точки. На языке ощущался вкус вяжущей, солёной жидкости. Медленно она начала принимать его в себя.
Горячая рука профессора больно сжала её волосы и грубо задала импульсу движению, вгоняя свой ствол целиком до упора. Головка упёрлась в горло.
Аня начала сопротивляться, задыхаться и кашлять
— Глотай. Глубже.
Он начал ритмично и жёстко насаживать её голову на свой член. С каждым толчком она чувствовала, как рот сжимается, пытаясь вместить набухающую плоть, зубы царапали кожу, но он только сильнее сжимал её волосы.
Каждый раз, когда его плоть вбивалась в глотку, её выворачивало. Рвотные спазмы, слёзы, хлюпанье — но профессор не останавливался. Он продолжал жестко трахать ей рот, а тело предательски отзывалось — между ног становилось горячо и влажно. В этом унижении, в этой боли, в этом полном подчинении — в голове Ани вдруг пронеслось что это и есть этика…
— Глотай до корня! Ты для этого и пришла, да? Чтобы я выебал тебя в рот?
Она только кивнула, давясь членом в горле.
Через минуту профессор задрожал, сжал её голову и выстрелил прямо в глотку. Аня почувствовала, как струя вязкой горячей жидкость наполнила её рот. Он не вынимал член, пока не кончил до капли. Только тогда молча отпустил её волосы.
Она осталась на коленях, задыхаясь опустила голову и ощущала как белая струйка спермы стекала по подбородку.
Раздался бой часов. Аня моргнула.
Дверь — только что открылась. Он — стоит в проёме. В чёрной рубашке. С бокалом воды. В квартире — тишина. Через дверной проём виднеются гравюры на стенах, старый рояль, диван из чёрной кожи
Прислдано: Морфий
