Вечерний Ватикан пропитан ароматом воска и ладана, где каждый вдох напоминает о вековой святости, но сегодня смешан с лёгким привкусом пыли от древних коридоров. Сестра Элеонора, стройная женщина с изящной фигурой — узкой талией, полными бедрами и грудью размера 34C, скромно скрытой под строгой рясой, — шла по коридору Палаццо Апостолико, крепко сжимая записку: «Codex Tenebris. Подвал 3B. Немедленно. Марко & Лука». Два дня назад она, единственная в обители, отказалась подписать их циркуляр о «смягчении обета целибата», ответив кратко: «Моё тело принадлежит Христу» — воспоминание о её прошлом, когда она оставила мирскую жизнь и возможный брак ради монашества. Теперь её звали на «личное собеседование», и в груди шевельнулось смутное беспокойство, намёк на то, что это может быть ловушкой. Она остановилась у винтовой лестницы, ступени которой были узкими и вытертыми поколениями монахов. Внизу царил полумрак, воздух был сырым, с привкусом плесени и земли. Отец Марко ждал у перил: высокий, как колонна, с мускулистыми плечами под алой робой, седой бородой, аккуратно подстриженной, и глазами, тлеющими как угли в камине. Отец Лука стоял рядом: коренастый, с золотыми крестами, поблескивающими на груди, и улыбкой, мягкой на вид, но с тенью в уголках губ. «Сестра, — начал Марко, его голос низкий, как орган в базилике, — манускрипт прольёт свет на ваши сомнения». Лука отпер тяжёлую дверь, украшенную резьбой переплетённых змей. За ней тянулся узкий коридор, стены в плесени и латинских надписях, скрывавших, возможно, древние секреты. Ещё одна дверь — щелчок замка. Зал был небольшим, мрачным: сводчатый потолок, каменный стол в центре. На нём лежали чёрные кружевные чулки, кожаные наручники, шёлковая повязка, плеть и маленький вибратор — их тайный инвентарь для шантажа и доминации, а в углу незаметно мигала красным огоньком камера. Элеонора замерла на пороге, пот проступил на лбу. «Это не архив», — произнесла она твёрдо, но дыхание стало видимым в холодном воздухе, а слёзы навернулись на глаза от внезапного ужаса. Марко шагнул вперёд, его ладонь легла на её плечо — не грубо, но с твёрдостью, от которой кости отозвались эхом. «Это место, где святость встречается с правдой. Вы отказались подписать документ. Теперь подпишете телом». Лука запер дверь, ключ исчез в кармане. «Дверь заперта. Телефон не ловит. Кричи — никто не услышит». Он взял плеть, провёл ею по ладони — мягкий, угрожающий звук. Элеонора отступила, спина упёрлась в стену. «Я служу Богу, а не вам», — её голос сорвался на шёпот, внутренне она молилась: «Господи, почему плоть отвечает жаром на эту ересь? Это предательство тела, воспоминание о мирских желаниях, которые я подавила?» Марко приблизился, пальцы расстегнули верхнюю пуговицу рясы, обнажив белую кожу шеи. «Начнём с первого урока». Он нанёс лёгкий шлепок по бедру сквозь ткань — кожа вспыхнула жаром, потёк пот по спине. «Не смейте!» — она развернулась, ударив ладонью по его руке, слёзы покатились по щекам. Марко перехватил запястье, сжал до боли. «Сопротивляетесь? Это делает игру интереснее». Лука обхватил сзади за талию, прижал к себе — его дыхание горячее на шее. «Снимите туфли. Наденьте чулки. Медленно. На наших глазах». Элеонора вырвалась, локтем ударив Луку в живот — он охнул, но хватка не ослабла. «Вы не посмеете!» — крикнула она, эхо разнеслось по залу, слёзы смешались с потом на лице. Марко схватил за волосы, откинул голову назад. «Мы посмеем. И вы подчинитесь». Ещё шлепок — сильнее, по ягодице, оставив жжение. Она задёргалась, пытаясь пнуть, но Лука перехватил лодыжку, она потеряла равновесие и упала на колени, ряса задралась, обнажив бледные ноги в синяках. «Господи, дай силы!» — прошептала она, голос дрожал, тело покрылось потом от борьбы. Марко присел, взял чулки, провёл кружевом по её щеке — текстура как шелк на разгорячённой коже. «Надевайте. Или мы сделаем это за вас». Элеонора сжала зубы, глаза горели яростью сквозь слёзы. «Никогда». Но руки дрожали, а внутри бушевал конфликт: вера против пробуждающейся похоти, намёк на прошлое, когда она отвергла суету мира.
Марко и Лука возвышались над Элеонорой, их тени от свечей дрожали на каменных стенах, подчёркивая суровые черты Марко и хитрую ухмылку Луки. Элеонора, её стройная фигура с изгибами бедер и грудью размера 34C, всё ещё скрытой под задравшейся рясой, прижималась к стене, бледные ноги в синяках дрожали от борьбы. На каменном столе лежали чёрные кружевные чулки — их тонкое кружево словно насмехалось над её обетом, обещая запретное наслаждение. Воздух был густым от запаха сырого камня, ладана и лёгкого железистого привкуса крови — она закусила губу, сдерживая крик. «Надевай», — приказал Марко, его голос низкий и твёрдый, глаза впились в неё, как гвозди. «Никогда, еретики!» — выплюнула Элеонора, её глаза пылали яростью, но внутренний голос дрожал: «Почему тело отзывается жаром на их прикосновения? Это грех, но воспоминания о мирских ночах, которые я отвергла ради Бога, шепчут о желании». Она рванулась вперёд, ударив кулаком в грудь Марко — глухой удар разнёсся эхом. Он отшатнулся, но Лука схватил её за волосы, резко вывернув голову назад — боль пронзила шею. Она закричала, ногти впились в его запястье, оставив кровавые полосы. «Держи её!» — рявкнул Марко. Он обхватил её талию, повалил на пол — холод камня ударил по спине, выбивая воздух, её крик смешался с хриплым стоном. Она билась: пнула Луку в живот — он согнулся, его дыхание пахло потом и вином. Коленом ударила Марко в бедро — попала, он стиснул зубы, гримаса боли мелькнула на лице. «Руки!» — Лука вывернул её запястья за спину, защёлкнув кожаные наручники с клацаньем — металл впился в кожу, оставляя красные следы. Она выгнулась, пытаясь ударить головой, слёзы и пот стекали по лицу, вкус соли во рту усиливал унижение. «Ноги!» — Марко схватил ремни с того же стола, где лежал вибратор, часть их заготовленного инвентаря. Она пнула снова — попала в его бок, вызвав рык. Он прижал её лодыжки к полу с такой силой, что мышцы заныли, ремни затянулись выше щиколоток, не позволяя сомкнуть колени — она была раскрыта, уязвима. Марко взял чулки, провёл кружевом по её икре — шёлковая текстура на разгорячённой коже вызвала мурашки, как запретный соблазн. «Сама наденешь. Или мы сделаем это, и камера запишет каждую секунду для архива Ватикана», — он кивнул на мигающий красный огонёк в углу. Он включил телефон, вспышка ослепила: «Улыбнись, сестра. Это твоё падение». Она плюнула, вкус крови смешался с солью слёз. Лука шлёпнул по ягодице плетью — лёгкий удар, звук хлёсткий, затем второй, сильнее, оставляя жжение, третий — по внутренней стороне бедра, жар распространился ниже, пробуждая влагу. «Последний шанс», — прошипел он. Марко положил чулки на её колени. «Сама. Медленно». Элеонора молчала, дыхание рваное, лицо в слезах, внутренний монолог кричал: «Господи, я молилась в часовне, но этот жар… он сильнее молитв». Она кивнула. Марко отстегнул наручники с клацаньем, освобождая руки. Она взяла чулок дрожащими пальцами, под их взглядами и вспышками камеры натянула его — от пальцев до середины бедра, резинка впилась в кожу, подчёркивая изгибы. Второй чулок — симметрично, каждый дюйм под их контролем. «Хорошо», — сказал Марко, убирая телефон. «Теперь ты наша».
Элеонора стояла на коленях в чёрных кружевных чулках, которые обхватывали её стройные ноги, подчёркивая изгибы бедер и контрастируя с бледной кожей — запретный акцент, превращающий её былую чистоту в объект похоти, кружево слегка впивалось, напоминая о фетише, который она никогда не знала в своей монашеской жизни. Её фигура, женственная и соблазнительная — узкая талия, полные бедра и грудь размера 34C, — теперь вздымалась под рясой от рваного дыхания, тело покрыто потом от борьбы, капли стекали по спине. Внутренне она разрывалась: «Господи, это испытание веры? Почему тело предаёт, отвечая теплом на их прикосновения, когда душа вспоминает тихие ночи в келье, где я молилась о чистоте, отвергнув мирские соблазны?» Воздух в зале сгустился от запаха ладана, смешанного с солёным потом и лёгким металлическим привкусом от наручников — напоминание о недавнем сопротивлении. Марко, его мускулистый силуэт под робой отбрасывал длинную тень, поднёс шёлковую повязку к её глазам. «Теперь закрой глаза миру. Видишь только нас и правду нашего циркуляра — смягчение обета через тело, и камера запишет это для вечного напоминания», — произнёс он, завязывая ткань туго; шорох шёлка по коже, прижавшегося плотно, отрезал свет, оставляя лишь звуки: их тяжёлое дыхание, её собственные стоны протеста и далёкое потрескивание свечей. Лука, коренастый с круглым лицом и хитрой улыбкой, приблизился, его пальцы сначала нежно погладили её плечи — грубая текстура ладоней на нежной коже вызывала мурашки, дрожь пробежала по телу. Затем он расстегнул рясу: клацанье пуговиц одна за другой, ткань медленно скользнула вниз с шуршащим звуком, обнажив простое белое бельё, пропитанное потом. «Твой обет был предлогом, сестра. Теперь подпишешь его плотью», — прошептал Лука, продолжая план, его дыхание горячее на шее, с привкусом вина от недавнего ужина. Он начал с лёгких поглаживаний по груди сквозь ткань, кружа вокруг сосков, вызывая их затвердение — предательский отклик тела, капли пота выступили на коже. Элеонора дёрнулась: «Прекратите! Это грех перед Богом!» — её голос эхом отразился, но стал слабее, прерываемый стоном, когда он перешёл к щипкам: сначала лёгким, как лёгкий укус, затем сильнее, острая боль смешалась с нарастающим жаром, распространяющимся по венам, как яд. Шлепок Марко по бедру — теперь по голой коже в чулке — хлёсткий звук разнёсся, оставив жжение, эхо в зале усилило унижение, красный след проступил. Лука разорвал лифчик с треском ткани, обнажив грудь: соски торчали, розовые от возбуждения, холод воздуха кельи холодил их, вызывая новый стон. Он погладил их ладонями — грубо, но ритмично, — затем ущипнул сильнее, вырывая приглушённый крик боли и неожиданного удовольствия. «Твоё тело уже знает правду циркуляра», — сказал он, запах его дыхания усилился от близости. Марко стянул трусики вниз с шуршащим звуком, обнажив гладкую кожу лобка и влажные складки — предательская влага блестела в свете свечей, запах её собственного возбуждения, мускусный и сладкий, присоединился к смеси. Она попыталась сжать бёдра, но ремни на лодыжках не дали, оставив её раскрытой, дрожь в коленях усилилась. Внутренний монолог бушевал: «Нет, это не я… вера тает в этом жаре, похоть шепчет, как дьявол, обещая экстаз вместо спасения, напоминая о той ночи, когда я едва не поддалась искушению перед постригом». Они продолжили глажения: Марко — по спине, его пальцы оставляли следы на влажной коже, Лука — по животу, наращивая напряжение текстурами — грубые руки на нежной плоти, звуки их дыхания сливались с её стонами, запахи возбуждения витали, подготавливая к следующему этапу
Элеонора, слепая от шёлковой повязки, стояла на коленях в чулках, её тело — смесь дрожи и предательского жара — всё ещё сопротивлялось, но влага между бёдер выдавала внутренний конфликт, капли пота стекали по внутренней стороне бедер. Запах ладана смешивался с солёным потом, металлическим привкусом от ремней и лёгким сладковатым ароматом её собственного возбуждения, витавшим в воздухе. Марко расстегнул робу с шуршащим звуком ткани, обнажив мускулистый торс, покрытый седеющими волосами, и твёрдый член — 20 сантиметров в длину, толстый, с пульсирующими венами, головка блестела от предэякулята, намек на его мощь, которую она почувствует позже. Он схватил её за волосы, подтащил ближе, хватка жгла кожу головы, как напоминание о её падении. «Целуй. Лижи. Как алтарь твоего нового бога», — приказал он низким рыком, его голос прерываемый стонами предвкушения. Она мотнула головой, слёзы пропитали повязку: «Никогда! Это осквернение святыни!» — но внутренний голос шептал: «Почему похоть побеждает? Вспоминаю, как в келье я боролась с ночными видениями, молясь о прощении, а теперь тело жаждет этого греха». Лука шлёпнул по ягодице плетью — жгучая полоса вспыхнула, звук хлёсткий, эхом разнёсшийся, оставив красный след, боль смешалась с жаром. Она открыла рот в крике, и Марко толкнул член внутрь — солёный вкус предэякулята заполнил рот, текстура гладкая и тёплая на языке, вены ощущались под губами, как рельеф греха. Элеонора попыталась отстраниться, но он надавил сильнее, заставляя двигаться ритмично. Пауза— он дал ей миг на размышления, член пульсировал у губ, позволяя ощутить вкус соли и мускуса, внутренний конфликт разгорелся: «Это ад… но тело предаёт, как в те ночи, когда я просыпалась в поту от запретных снов». «Лижи яйца, сучка», — скомандовал Марко. Новый шлепок плетью — предупреждающий — вынудил подчиниться: язык коснулся шершавых, тяжёлых яиц, облизывая медленно, чавкающие звуки смешались с её приглушёнными стонами, вкус солёный с привкусом пота. В это время Лука опустился на колени сзади, раздвинул бёдра грубыми руками — текстура ладоней шершавая на нежной коже. Его язык коснулся клитора сначала нежно — мокрый, тёплый след, вызвавший невольный стон, дрожь пробежала по телу. Затем он покусывал нежно, зубы слегка царапали, чередуя с похлопываниями пальцем — ритмичными, нарастающими, звук мокрых шлепков эхом отдавался. Запах её возбуждения усилился, сладкий и мускусный. Он вставил палец в анус — медленно, разминая, смазанный её влагой, вызывая стон боли, переходящий в удовольствие, тело выгнулось. Паuza — Лука остановился, давая осознать ощущения, вибрация от его дыхания на коже усилила жар. Элеонора извивалась: «Нет… но оргазм зреет, как грех в душе, напоминая о подавленных желаниях перед постригом». Лука взял вибратор со стола — жужжащий звук активировался, вталкивая его глубже, пульсация внутри усилила волны. Её сопротивление слабело, первый оргазм накатил — тело convульсировало, крик удовольствия вырвался, смешанный с слезами, жар разлился, закрепляя трансформацию.
Элеонора, всё ещё слепая от повязки, лежала на холодном каменном столе, её тело в поту и дрожи от предыдущего оргазма, чулки испачканы следами борьбы и влаги — кружево липло к коже, подчёркивая её падение, как фетиш, который она отвергала в монашеских видениях. Запах ладана смешался с солёным потом, металлическим привкусом от ремней и густым, сладковатым ароматом их смешанных жидкостей, витавшим в воздухе. Лука расстегнул робу с шуршащим звуком, обнажив коренастый торс, блестящий от пота, и член — 18 сантиметров в длину, толстый и крепкий, как он сам, с набухшими венами, головка блестела, намекая на грядущую полноту. Они перевернули её в позу раком — грубые руки на бедрах оставляли синяки, текстура камня царапала колени, дрожь пробежала по телу. Марко вошёл в вагину сначала медленно, растягивая влажные складки дюйм за дюймом — ощущение полноты вызвало стон боли и удовольствия, его 20-сантиметровый член пульсировал внутри, текстура вен ощущалась как рельеф доминации. Паuza — он дал миг на размышления, толчки замерли, позволяя ощутить жар и пустоту, внутренний монолог разгорелся: «От святой к шлюхе… вера сломана, вспоминаю, как в обители я каялась за случайные мысли о плоти, а теперь тело жаждет этого». Затем толчки стали жёстче: ритмичные, хлопки тел эхом отдавались, каждый удар вырывал крик. Она кричала: «Стоп! Пожалуйста, нет!» — но тело предало, второй оргазм накатил постепенно, мышцы сжались, жар разлился, слёзы смешались с потом. Паuza — Марко вышел медленно, давая осознать послевкусие, её тело дрожало, капли пота стекали по спине. Лука сменил: перевернули в миссионерскую позу, спина на столе, ноги в чулках раздвинуты, кружево впивалось сильнее. Он вошёл резко, вбиваясь ритмично, зубы кусали соски — острая боль от укусов смешалась с удовольствием, оставляя красные следы на груди. Звуки мокрых толчков и стонов заполнили зал, запах жидкостей усилился, сладкий и мускусный. Внутренний голос: «Как я дошла до этого? От молитв в тиши келье к стонам… но экстаз сильнее спасения, как те сны, где я видела себя в объятиях тени». Третий оргазм хлестнул после паузы, тело выгнулось, крик эхом, слёзы катились.
Марко лёг под неё, член вошёл в вагину медленно, растягивая, синхронизируя дыхание — пауза для ощущения полноты. Лука сзади смазал анус слюной и влагой — палец сначала, разминая, затем член вталкиваясь дюйм за дюймом, жжение перешло в полноту. Толчки синхронные: Марко вверх, Лука назад, тела хлопали в унисон, растягивая до предела, вибрация эхом в костях. Её тело конвульсировало в оргазме — четвёртом после нарастающего жара, пятом в кульминации, волны накатывали, стоны в крики экстаза, монолог сломлен: «Я ваша… рабыня похоти, вера утонула в этом». Они кончили почти одновременно: горячие струи Марко в вагину, густые и пульсирующие; Лука в анусе — вязкие, жгучие. Они вышли с чавкающим звуком, сперма вытекла — белая, вязкая, стекая из вагины по бедрам, из ануса — по чулкам, капли блестели в свете свечей. Элеонора лежала сломленная, шепча: «Я ваша… навсегда рабыня»
Элеонора лежала на каменном столе, тело обессиленное, дрожащее от оргазмов, чёрные кружевные чулки, измятые и липкие от спермы и пота, впивались в кожу, как оковы её новой роли, подчёркивая фетиш, который она отвергала в своих молитвах. Воздух пропитался густым запахом секса — сладковатый мускус спермы, смешанный с ладаном, солёным потом и лёгким металлическим привкусом от её закушенной губы, кровь капала на язык, усиливая унижение. Звуки её рваного дыхания и потрескивания свечей эхом отражались от стен. Внутренний монолог раздирал её: «Господи, прости… от монахини к шлюхе, я каялась за греховные сны в келье, где видела тени мужчин, а теперь жажду их команд, как новой веры». Марко, его мускулистый торс блестел от пота, наклонился и медленно развязал шёлковую повязку — шорох ткани по коже, свет свечей ослепил, заставив моргнуть, её глаза, полные слёз, встретили его тлеющие триумфом глаза и седую бороду. Лука, с хитрой улыбкой и золотыми крестами, теперь насмешкой над её прошлым, кивнул на мигающую камеру в углу: «Всё записано, сестра. Твоё падение — в нашем архиве». «Посмотри на нас, рабыня. Видишь своих новых богов?» — сказал Марко низким голосом, его 20-сантиметровый член, полувозбуждённый, покрытый их смешанными жидкостями, блестел в свете свечей. Лука приблизился, его 18-сантиметровый ствол в том же состоянии: «Чистить. Ртом. Каждую каплю. Докажи преданность». Она замерла, слёзы стекали по щекам, вкус соли смешивался с кровью, но тело отозвалось жаром — похоть победила. «Да… господа», — прошептала она хрипло, голос сломлен криками. Марко схватил за волосы, подтащил ближе — хватка жгла, но возбуждала, дрожь пробежала по телу. Она открыла рот, язык коснулся его члена: солёный вкус спермы, смешанный с её влагой, текстура вялой плоти под губами, липкой и тёплой. Она лизала медленно, обводя вены, посасывая головку, чавкающие звуки смешались с его стонами удовольствия. Внутренний голос: «Это унижение… но сладкое, как грех, я пила вино причастия, а теперь пью их, закрепляя падение». Лука поднёс член к её щеке — запах мускуса усилился, тёплый и приторный. Она повернулась, взяла его в рот: облизывала яйца, шершавые и тяжёлые, глотая остатки, вкус солёный с привкусом пота, их стоны эхом слились с её чавканьем. Они гладили её голову, хвалили: «Хорошая рабыня. Ты наша навсегда». Когда закончила, рот в слюне и жидкостях, капли стекали по подбородку, она опустила голову, слёзы высохли, оставив покорность. Камера продолжала мигать, их шантаж вечен, подчинение закреплено.
Прислано: DiggerBLR
