I.
Из темной щели приоткрытой двери торчал белый глаз старика Кукуя, зрачок, в вязи красных прожилок, пытливо крутился и буквально лез из орбиты.
В спальне на тахте, почти прямо перед Кукуем, блаженно распласталась молодая жена его внука Дарья. Она лежала на спине в такой позе как будто спрыгнула в море, пошла ко дну, и ее прическа взлетела и расправилась в воде.
Почти все тело внучки, по самую шею, скрывало небрежно наброшенное одеяло, косо проходящее своим краем точно по линии бикини, оставляющее свободной и голой правую ногу молодки, лежащую на боку, согнутую в колене, с круто опущенным носком, будто девушка собиралась вставить ножку в туфельку.
Округлое, глянцевое колено, белая, гладкая кожа и милые пальчики, тронутые красным лаком, непропорционально малюсенькие по сравнению с широкой, русалочьей ляжкой.
Старик скользнул взглядом по лобку, по линии бикини, представил, что будет, если немного отодвинуть краешек одеяла, какой зверек из под него может выглянуть, съежился, задрожал, крепко — крепко зажмурил глаза и снова истово перекрестился:
— Господи, Отче наш, прости меня, грешного. Грех — то какой. Изыди сатанинское искушение.
Он снова приоткрыл глаз и прикусил язык от напряжения, Даша поменяла позу. Теперь она повернула голову на бок, выпростала руку, приставила большой палец к губам, словно посасывала его.
В домишке было прохладно, пенсионер представил как жарко сейчас под этим одеялом у внученьки и ему страшно захотелось погреться там.
— Нет, нет, — боролся он с грехом, крестился и мерцал глазом снова.
«А что если прилечь и просто полежать немного, полежать и все. Что тут такого, без греха, без умысла, по родственному? Сколько той жизни осталось, успею ли еще когда побыть рядом с молодой девкой», — уговаривал сам себя дед и чувствовал, как в штанах его что — то предательски наливается тяжестью.
Замирая от страха, он запустил руку в просторные штаны, поймал и сдавил своего мотыля, но тот только сильнее развернулся и стал крепче.
Желание окунуться в постель стало невыносимым, старика осенило, что грех победил, он ему с облегчением сдался и, уже не помня себя, шустро выпростался из трусов и штанов. Прошел на цыпочках, тихонько приподнял уголок, ловко юркнул под одеяло и затаился.
Он надеялся перележать, перетерпеть, но его руки уже жили самостоятельной жизнью, одна из них скользнула по теплому бедру внученьки, он понял, что она без трусиков, и его ноющий мотыль вобрал в себя новую волну крови.
Он тихонько сдвинул с себя одеяло, приподняв голову так, что уголки губ уехали в самый низ подбородка, глянул на оживающего, разворачивающегося мотыля. Браться за него он боялся.
А Даша повернулась во сне лицом к деду, уткнулась лбом в его плечо, перехлестнула его грудь поперек своей рукой.
Дед полежал, словно прислушиваясь к себе и к ней, наконец, осторожно взял ее руку за пальчики и переложил на мотыля. Рука была теплой и мягкой, мотыль тут же дернулся, качнулся, взлетел и ликующе расправился в полный стояк, испугав самого Кукуя, такой стояк он знал лишь в молодости.
А девушка провела во сне ладонью снизу доверху по всему стволу и блаженно улыбнулась.
Старик тихонько снял одеяло, чтобы полюбоваться ею.
Его взгляду открылся настоящий шедевр природы, ее венец — обнаженная дева, лежащая на боку, стройная как бригантина, исполненная плавностью и изяществом линий.
Длинная шея, покатые, мраморные плечи, тонкая талия, резко взлетающая в крутое бедро, живая, узловатая щелка, тонущая в сдобном бугорке выбритого под ноль лобка.
И этот ни с чем несравнимый запах девичьего тела, чем — то похожий на аромат свежескошенной травы, истомленной солнцем. Старик пустил слюну, блаженно и глубоко вдохнул, да так крепко, что его тело пробила дрожь. Он выдохнул и вытянул ступни, почти как она.
А она, голая, все так же во сне, снова цапнула его за член, словно проверяя тут ли он, и каким — то плавным балетным движением, подтянула ноги, сложенные ступнями одна к одной, круто под себя, с коленями разваленными по бокам, и полностью раскрылась, словно раковина, как бы приглашая его. Ее рубец наливался кровью, его губы вяло разлепились, готовые поцеловать его головку.
Не веря своему счастью, тихо, тихо, чтобы не спугнуть, Кукуй приподнялся на локте, неловко перевернулся и встал над ней на коленях.
II.
Накануне вечером Кукуй с внуком Антоном рыбачили на реке. Сидя на раскладных, брезентовых стульчаках, которые Антон привез из города, они смотрели на поплавки и переговаривались. Внуку приходилось кричать, чтобы старикан его слышал.
Старый пень крестился при каждом движении поплавка и шептал молитву.
— И чего ты дед все крестишься? — Усмехался внук, — ты думаешь, твой Бог рыбку тебе на крючок подвесит?
— Подвесит, не подвесит, а с верой оно надежнее. — Скрипел Кукуй.
— А что в ней, в вере твоей? Так, одно заблуждение. Все равно придет природа и свое возьмет.
— Это как так?
— А так, что все грехи — от природы, от природного устройства человека. То есть, по сути, никаких грехов и нет. А религия, это мрак, в котором государство специально держит человека, чтоб пугать и порабощать его. Что, не согласен?
Клевало плохо, изредка налетал ветер, гнул траву, шелестел в камышах, гнал мелкую рябь по реке, сдувая ее в частые круговины.
В отдаленном леске на другом берегу по левую руку громко ухнула какая — то птица и захохотала, как человек.
— Тьфу ты, сила нечистая, сгинь, сгинь, — вздрогнул дед и снова кинул крест на лоб.
— Коли вера есть в человеке, то никакая природа его не согнет, не возьмет никакое искушение, — собравшись с мыслями, отбрил он внука. Он его воспитал и в глубине души гордился, что Антон такой начитанный, хотя он взглядов его не разделял и досадовал, что младший родственник живет не по заповедям.
И тут поплавок у Кукуя дернулся и резко ушел вертикально в глубину. Дед схватил удилище, ловко подсек рыбину и дернул удочку так, что щука вылетела из воды, и чуть не сбила с ног самого рыбака.
Родственники ловили извивающегося хищника в траве, в полете зубатая отцепилась от крючка и могла уйти в реку. Наконец Антону удалось придавить ее голову коленом к земле, но она все равно упруго била хвостом и широко и безмолвно разевала свою зубчатую пасть.
— Какая тварюка, — никак не мог отдышаться Кукуй, — да в ней, поди, килограммов пять!
— Поменьше, три, максимум четыре, — завидовал дедовой удаче ершистый внук.
— Вот тебе и «вера», — ликовал старик. — Коли Бог с тобой, так будет и пожива.
— Тебе рыбу не Бог дал, а река, соображай, седая голова, — постучал себя по лбу Антон, когда щука уже была помещена в ведро и накрыта крышкой, и близкие люди продолжили лов.
— На все Божья воля, — крутил свою шарманку Кукуй. — Вот и вы с Дашкой кабы почаще обращались к Богу, так, глядишь, он бы и послал вам ребеночка. Третий год уж живете, а детей нет, а мне очень правнучка хочется. Говорят, большое счастье до правнуков дожить.
— Успеется, деда, мы сами еще не жили, — отмахивался Антон. Он решил с утра снова попытать счастья на реке.
Так с рассветом Кукуй и остался наедине с его женой, своей, выходит, внучкой.
III.
Рубец девушки ждал, хотя сама она все еще спала. Дед, все так же изо всех сил стараясь не спугнуть удачу, украдкой наслюнил залупу, тохонечко раздвинул ее губы, привставил, словно бы наживил, почувствовал эластичную, теплую мякоть ее плода, затем уперся руками в постель по бокам ее тела и несколькими плавными, волнообразными движениями таза глубоко вставил ей, словно надел ее на свой член.
Она вздрогнула, уперлась ладонью в его живот, ограничивая его, болезненно поморщилась, распахнула глаза, навела резкость и заорала так, что деда, и так не сильно хорошо слышащего, чуть не оглушила совсем.
Она так толкнула Кукуя, что он слетел с постели на пол и сидел там, совершенно не понимая, как такое могло случиться.
— Сволочь, гад! — Орала Дарья, на коленях мечась по постели, облитая по самый пояс струями своих волос. Потом вскочила, пошла по комнате, подняв ветер, схватила тапок и стала хлестать им его по плечам, по голове по лицу.
— Скотина старая, как ты мог, ублюдок, мерзавец, подонок. Все расскажу Антону!!!
Ее раскрытая щель вяло закрывалась, он видел это, и это почему — то тоже пугало деда.
Не вставая с пола, он подполз к ней, схватил ее за лодыжки, хоть она отбивалась и пинала его, он ловил ее ступни, целовал их и молил о пощаде:
— Я все исправлю, все искуплю, — пластался он по полу. — Прости меня внученька, черт попутал, грех — то какой, Господи -и — и!
Он плакал, целовал ее куда попало, в лодыжки в колена, в бедра. Она уверачивалась от него, то и дело смахивая с лица налипший волос, но чем выше он поднимался, тем более вялыми становились ее движения, наконец, он повалил ее на кровать и впился губами в ее цветок, обжигая щетиной ее нежные половые губы.
— И -оооох, — блаженно выдохнула она, попыталась оттолкнуть его, но вместо этого погладила и приблизила его голову к себе.
Он целовал и сосал ее, а она сходила с ума от блаженства, извиваясь телом, искусывая губы, помимо своей воли раскрываясь и раскрываясь снова.
И он снова засадил ей, и стал плавно и ритмично накачивать ее сексом.
Кукуй, в общем — то был болезненным человеком, его мучили давление, аритмия и ревматизм, но тут он словно бы обрел вторую молодость, его тело стало гибким, член крепким, он засаживал ей, глубоко и смачно, а она доверчиво отворилась под ним, до самой матки.
Слаще секса у деда в жизни еще не было. То же, похоже, было и с ней, с ее лица обрушилась вся мимика, оно как — то побелело и обмякло, рот был безобразно открыт, как разваливают его, когда внутри так хорошо, что до наружи нет никакого дела, она плавно подмахивала ему, ликуя от того, что они снова состыковались и теперь у них лишь одно чувство на двоих — чувство нарастающего блаженства.
Вагина была молодой, неразработанной, сильной и упругой, а член крепким и рельефным, и это их взаимное, острое трение половых органов, давало невероятно яркие ощущения какой — то жутко греховной, но упоительной близости.
И все это было так правильно и естественно, будто они были созданы исключительно друг для друга, созданы и подогнаны всеми своими параметрами и размерами. Ему нужна была именно такая глубина, а ей именно такой крупный размер, который она, наконец, нашла, почувствовала и теперь жадно охватывала губами, и заглатывала всем своим зевлом по самые яйца.
Она выделяла и выделяла смазку, весь их мясистый, стыковочный узел был в слизи, она дотекла и до ее ануса, а он продирался и внедрялся в нее, как ловец жемчужины на глубину, все шире раздвигая ее согнутые колена и подхватывая на залупу, как казалось, уже самый ее пупок.
В яйцах у Кукуя ожили и зашевелились змеи, давление нарастало, сперма подступила не то что к головке, к горлу, она кипела и клокотала где — то в ушах, он понимал, что сейчас кончит, что это нельзя, что это невозможно и никак не мог становиться.
А она плющилась под ним с вывернутыми ему навстречу потными ляжками, возможность ее маневра сходила на нет, так как он все теснее придавливал ее к кровати. Она тоже ощущала всех его змей с их змеиным ядом и целой сотней остреньких язычков, мелькающих по всему телу, тоже чувствовала, что он впрыснет, что это нельзя, что это невозможно, но она уже хотела этого, понимая, что только так получит настоящий оргазм, и, не помня себя, лезла на него все яростнее.
А он заколачивал и заколачивал в нее свою сваю, и она с ужасом принимала его, ощущая, что он уже давно идет не по пробитому.
Наконец, он схватил ее за бедра у самых их оснований и выгнувшись так круто, как будто хотел достать своим затылком до копчика, засадил ей до самых гланд и начал сливать, уже не чувствуя своих ног. И она схватила его за ягодицы и изо всех сил прижала к себе.
Ее вагина жадно принимала его семя, ее промежность, ритмично сжимаясь, выдаивала его до капельки, синхронно сокращаясь влагалищем и анусом.
Потом она лежала, расплавленная оргазмом до состояния лавы, и эта лава кипела, текла и пузырилась. И лишь легкий ветерок вишневого сада, через форточку влетая, овевал ее оплодотворенные груди со все еще стоящими сосками, взлетал, кувыркался, шел вниз и овевал распаленное лоно.
Остывала она долго. Уже и смартфон отзвонил разов семь, и Кукуй утащился куда -то в свои комнаты отлеживаться и молиться, и сперма вытекла из нее и застыла, приклеив простыню к ее ягодицам, а она все лежала, приходя в себя.
«Вот это дед!» — Думала она. Она и не знала раньше, что так может быть и теперь понимала, что уже никогда не будет прежней.
IV.
А через девять месяцев Кукую позвонил внук Антон:
— Поздравляю, дед, теперь ты прадед. Хотел правнука, так получите и распишитесь. Богатырь, три девятьсот! Радуйся, на тебя похож.
— Слава тебе, Господи, Отец небесный! — Перекрестился Кукуй и опустил трубку. И вдруг остро и отчетливо вспомнил слова внука:
«Как ни молись, а природа свое возьмет».
на Бусти все мои полные истории, каковых больше нет нигде https://boosty.to/oxisslaif
Прислано: Оксана Литовченко
